Познавая боль. История ощущений, эмоций и опыта

Ожидалось, что наказание пристыдит ее: по ее словам, «градоначальник сказал, что сделает меня примером для всех, кто когда-либо захочет уподобиться мне». Но, похоже, свидетели сжалились над ней, «разразились слезами» при виде этих «жестоких издевательств». Городской глава укорял их за «глупую жалость», а тюремщик взимал с каждого посетителя по два пенса. Позже Во снова заставили надеть маску и отправили в ней домой, люди на улицах ее «бичевали» (неясно, идет ли речь о порке в прямом смысле), услышав «гнусные и отвратительные слова» градоначальника. Вновь описывается не боль, а попытка пристыдить[352].

Умолчание о боли представляет интерес — несомненно, что большинству людей подобное устройство причинило бы очень сильные мучения. Но главную роль играет контекст, в котором эта конструкция оказывается на голове, поскольку именно физическое насилие со стороны власти должно было вызвать сильную тревогу — девушку связали, чтобы она не сопротивлялась, головной убор и одежду сорвали, маску грубо надели на голову, в рот затолкали кляп. Как бы ни было больно из-за тяжести маски, соприкосновения железа с кожей и острия во рту, боль была частью атмосферы, призванной пристыдить человека и заставить его в страхе повиноваться. Какими бы сильными ни были физические страдания, они были неотъемлемо связаны с яростным сопротивлением. В любом случае маска стала одновременно символом мощи и хрупкости патриархата, боли и сопротивления боли, символом того, что случалось с женщинами, которые говорили непозволительные вещи, — и символом справедливости.

Эта телесная пытка применялась и будоражила умы вплоть до XIX века, и впоследствии некоторые английские писатели строчили пикантные сочинения о том, что на «леди» следует надевать намордники, — порой даже если воспевался прогресс современной цивилизации[353]. Маску позора применяли не только в Европе раннего Нового времени. Ее стали использовать на заморских плантациях как эффективное средство пометить рабов. По словам Робина Блэкберна, «статус раба также можно понимать в терминах патриархальной идеологии как эмаскулированный и „феминизированный“; „маска позора“, которой затыкали рот дерзким женщинам, вновь появилась на плантациях, так же как пытка погружением в воду на позорном стуле или сожжение как средство „исправления“ или устрашения»[354]. Что особенно поражает, учитывая масштабы и длительный период применения маски, так это ничтожное количество прямых свидетельств о ее ношении. Рассказ Во стоит особняком и написан уже после того, как ее насильно заставили замолчать. Оглушительное молчание архивов следует воспринимать не как повод для рассуждений о том, что широкое распространение маски позора преувеличено, но как отголосок пронзительного немого вопля боли и страдания, порожденного страхом, стыдом, несправедливостью и насилием.

Мучение и экстаз