Познавая боль. История ощущений, эмоций и опыта

Важность контекста для переживания можно проиллюстрировать на примере телесных наказаний как средства воспитания. Слово «дисциплина», означающее наказание в качестве специфического средства обучения, возникло из обычая наносить удары плетью по ягодицам и восходит к аскетической практике некоторых монашеских орденов. Это вполне укладывается в рамки упомянутой выше добродетельности боли как средства достижения благочестия. Но перенос дисциплины в пространство образования связан с представлением о том, что причинение боли само по себе педагогично — как с точки зрения памяти и обучения, так и в отношении воспитания. Чаще всего результатом применения трости, прута, розги и лопатки^{24} при телесном наказании детей становилась устойчивая психологическая травма, которая в некоторых случаях затрагивала целые сообщества и культуры. Лишь в 1979 году Швеция стала первой страной, где полностью запретили детские телесные наказания и отказались разграничивать наказание и жестокое обращение[355]. По мере того как телесные наказания становились предметом все более пристального внимания и запрещались по всему миру, ученые пытались осмыслить травматическое воздействие жестокого обращения в школе, отмечая ситуативные различия в культурной терпимости к причинению боли[356]. Появилось множество данных о долгосрочном вреде, наносимом из поколения в поколение в канадских школах-интернатах для детей индейцев. В них фактически творился культурный геноцид в рамках колониальных представлений о строительстве нации и цивилизации[357]. Насилие было не только физическим, но телесные наказания применялись постоянно[358]. Исследования, проведенные в разных странах мира, свидетельствуют: в позднее Новое время зародилось понимание, что телесные наказания неизбежно наносят ущерб[359]. Веками этот факт игнорировался и не оспаривался, и сегодня нанесенный ими ущерб приходится интерпретировать через умолчания и оправдания посредством культуры. Необходимо делать выводы. Боль и травмы, намеренно и умышленно причиняемые детям, являются частью культурно-исторического полотна и существуют, по большому счету, вне рамок соответствующих исследований.

Несмотря на травматичность методов, существует альтернативное представление о дисциплине как источнике наслаждения. Но главное — контекст. Я имею в виду не злоупотребления со стороны учителей (низменную радость от причинения детям страданий), а консенсуальную (хотя и неконвенциональную) сексологию дисциплины и удовольствие от испытанной боли[360]. Связь боли и удовольствия в сексе отмечалась еще в древности, хотя понятия использовались другие. В «Камасутре», как известно, говорится, что «можно кусать те же самые места, которые можно целовать»[361]. Но прежде чем разбираться с явлением, которое иногда называют «английским пороком», я обращусь к пьесе Томаса Шедвелла (1642–1692) «Виртуоз», написанной в 1676 году. По мнению Лесли Холла, это, возможно, первый рассказ о боли и сексуальном удовольствии, характерных для воспитательной «дисциплины». Главный герой Снарл переносит школьный опыт порки во взрослую жизнь в качестве фетиша. В дальнейшем намеки на сексуальное удовольствие, получаемое от боли при порке розгой или тростью, стали обычным явлением в английском искусстве. Так, например, Джон Клеланд (1709–1789) в своем романе «Фанни Хилл. Мемуары женщины для утех» (1748/9), положившем начало целому жанру, изображает мистера Барвилла, который получает сексуальное удовольствие от порки с явным намеком на школьную традицию. Ему «уготовано было через розгу обретать наслаждение, так же как школярам через такую же розгу — знания»[362]. Здесь и в других местах, как, например, в серии работ «Карьера проститутки» (1731–1732) Уильяма Хогарта (1697–1764), где плеть появляется как атрибут жизни героини, существует явное несоответствие между представлением об извращенности, о социальных и моральных прегрешениях и местах, где они совершаются, и очевидной связью между сексуальным удовольствием и болью, как будто этот «порок» не требует дополнительных объяснений.