Познавая прекрасное (ЛП)

Какое-то время Гермиона молчала и просто смотрела на него. Вспоминая о происшедшем, она так и не смогла ощутить в себе какого-то особого ужаса от пережитого. Какой бы отвратительной не казалась вся эта ситуация, больше всего ее волновало другое: собственная реакция на то, как повел себя в этом случае Люциус. Ведь на те несколько минут он вновь стал прежним — жестоким и беспощадным Пожирателем смерти. И это должно было ужаснуть ее! Но почему-то не ужасало… Более того: она даже восхищалась им! А теперь еще и откровенно вожделела, справедливо считая, что мерзкий подонок получил в итоге по заслугам. Гермиона не могла не признаться себе, что восхищение Люциусом и гордость за него каким-то невероятным образом переродились внутри нее в острое и почти болезненное возбуждение. И именно оно, это самое возбуждение, клокотало в ней сейчас, требуя выхода наружу. Немедленный выхода!

Остановившись, Малфой недоуменно всматривался ей в лицо, будто пытаясь разобраться, что именно тревожит ее сейчас и предугадать свои дальнейшие шаги. Не дожидаясь его решения, Гермиона подошла почти вплотную и закинула руки ему на шею. Вперилась пристальным взглядом в глаза, и Люциус невольно вздрогнул от того, насколько сильная жажда светилась сейчас в этом взгляде. Ее нескрываемая похоть заставляла гореть и его. Гореть почти заживо! И это было почти страшно, но и неимоверно прекрасно.

Зажмурившись, чтобы прийти в себя, Малфой слегка отодвинулся назад. Напрасно! Гермиона лишь прижалась еще крепче и потянула его на себя. Понимая, что позыв ее несвоевременен, а может даже и неправилен, остановиться она, тем не менее, не могла. Да и не хотела.

Потребность в близости (сиюминутной, немедленной близости!) оказалась сильнее ее самой. Причем жаждала она в эти самые минуты именно такого Люциуса, который шел с нею рядом: холодного, сосредоточенного, внешне бесстрастного. Того, которого до сих пор захлестывали волны острой и безжалостной ярости, так и не перестававшей гореть у него внутри.

Не отводя глаз, она лишь сумела прошептать еле шевелящимися губами:

— Пожалуйста… — и потащила его с освещенной аллеи в сторону густых зарослей, так своевременно оказавшихся у них на пути.

Они прошли совсем немного, прежде чем очутились на небольшой поляне, и Гермиона с наслаждением отметила, что в глазах Малфоя уже сверкает такой знакомый огонек страсти, столь обожаемый ею. Хотя с губ его все же слетело совсем другое:

— Гермиона… прошу тебя… не сейчас. И не здесь…

Но было уже слишком поздно. Быстро сбросив с себя одежду, она осталась совершенно обнаженной и опустилась на землю, с мольбой протягивая к Малфою руки:

— Пожалуйста… Хочу очиститься от его мерзких касаний… Умоляю тебя! Сейчас. И здесь. Именно здесь… — казалось, выгибающаяся на земле Гермиона пребывала в каком-то трансе.

Малфой молчал, ничего не отвечая, и лишь неотрывно смотрел на нее. Вихрь эмоций, бушующих в нем в эти минуты, почти сводил с ума, заставляя тяжело и прерывисто дышать. А услышав, как она мучительно застонала, Люциус не выдержал: быстро опустился на землю рядом с Гермионой, расстегнул брюки и уже в следующий миг оказался внутри нее. Гортанно вскрикнув от резкого и глубоко проникновения, она откинула голову и крепко впилась ногтями в его спину, заставляя Малфоя что-то яростно прошипеть в ответ. Оба понимали сейчас, что эта взаимная боль помогла каждому из них почувствовать себя живыми. Настоящими. И принадлежащими один другому целиком и полностью. Их обоюдное возбуждение достигло своего пика так неимоверно скоро, что не прошло и нескольких минут, как Гермиона забилась под ним, выкрикнув его имя в темноту ночи и с силой царапая кожу спины. В ответ на это он и сам вздрогнул, прежде чем со стоном излился в жадное, горячее и пульсирующее влагалище.

Тяжело и громко дыша, какое-то время они не размыкали объятий, но потом Малфой скатился и лег на спину, молча уставившись в звездное небо. С губ обоих в уже холодном ночном воздухе слетали чуть заметные облачка пара. Повернувшись на бок, Гермиона устроилась рядом и положила голову ему на плечо. Так они и лежали довольно долго, пока Люциус в итоге не заговорил:

— Ты же понимаешь, что все это значит, не так ли?

Не осознавая, что он имеет в виду, Гермиона промолчала. Хотя голос Люциуса, прозвучавший сейчас серьезно и даже обреченно, заставил ее напрячься.

— Я только что использовал непростительное заклятие. Для меня это может означать лишь одно — пожизненное заключение в Азкабан.

От ужаса, охватившего от этих слов, Гермионе показалось, что сердце только что безжалостно выдрали из разорванной груди. Рот моментально пересох, а сознание будто онемело от ощущения неизбежно надвигающегося кошмара. Кошмара, спасения от которого она не видела. В голове же билось лишь одно:

«Почему?!! Почему он не сказал мне об этом раньше?»

Быстро поднявшись, она села и, обернувшись, заглянула Малфою в лицо.