Познавая прекрасное (ЛП)

— Но… подожди… Люциус. Они же… Ты уверен, что они смогут узнать? Откуда? Мы же никому не расскажем! И вот увидишь: все будет хорошо. Я обещаю тебе… все будет в порядке. Никто не узнает! — последнее она уже отчаянно выкрикнула, успокаивая не только его, а больше саму себя. И пытаясь заглушить этим страшный животный ужас, медленно, но верно переполнявший душу.

— Ты же знаешь: министерство контролирует незаконное применение магии. А уж меня и мою палочку они контролируют однозначно, — голос Люциуса прозвучал совершенно спокойно, даже как ни в чем не бывало.

Не в силах бороться с затопившей паникой и ощущая внутри какую-то страшную и необъяснимую боль, Гермиона не выдержала и зарыдала.

— Нет! Это же была самооборона… На самом деле! Это же можно доказать. Он напал на нас, бросился на тебя с ножом. Наши жизни были в опасности! Какой суд посмеет упрекнуть тебя в этом?

— Пойми, Круциатус я использовал уже позже. И не потому, что нашим жизням угрожала опасность, а потому, что этот урод взбесил меня своими словами, касающимися тебя. Я не должен был применять Непростительное. Не имел права. Ты же сама понимаешь это, — Люциус протянул руку и погладил ее по волосам, по-прежнему оставаясь удивительно спокойным. — В любом случае, даже самооборона не может служить оправданием для использования Круцио на магле. У нас, волшебников, всегда есть альтернатива для этих простецов. На это мне обязательно укажут. И будут правы.

От ощущения неудержимого отчаяния Гермиона окончательно потеряла над собой контроль и заплакала еще сильнее:

— Зачем? Почему тогда ты это сделал? — она, конечно же, не обвиняла его, лишь хотела понять. Хотела услышать, как сам он объяснит то, что произошло.

Малфой долго молчал, по-прежнему уставившись в звездное небо, но потом наконец ответил:

— Потому что я — тот, кто я есть…

Она взглянула на него.

— Нет! Это не так… Просто ситуация сложилась таким образом, что ты проявил именно эти черты своего характера. Тем более что тот мерзавец специально спровоцировал тебя. И любой нормальный человек сможет это понять. Любой! И они тоже должны понять, почему ты так поступил. У членов Визенгамота тоже есть любимые, есть дочери и жены!

— Да, но согласись, на самом деле это было не обязательно. И оказалось ярким проявлением того, что жестокий и злобный Пожиратель смерти все еще жив во мне, Гермиона. Я никогда не смогу избавиться от него полностью. Никогда. Да ты и сама видела это. Я же заметил, как ты смотрела на меня тогда, — Люциус снова потянулся и мягко погладил ее по щеке и волосам.

— Конечно, видела! И гордилась тобой. Восхищалась. Потому что люблю тебя таким, какой ты есть. И принимаю таким, какой ты есть! — заплакав еще сильнее, чем раньше, она снова опустилась на землю и уткнулась лицом ему в плечо.

Люциус приподнял ее голову ладонью, и во взгляде его светилась в этот момент откровенная нежность.

— Спасибо… — он отер пальцем очередную слезу, что катилась по щеке Гермионы, и коснулся губ поцелуем. Глубоким. Искренним. А потом, когда отстранился, крепко прижал ее к себе и произнес так просто, но и так многозначительно для них обоих: — Давай уже направимся, наконец, домой…

Сердце Гермионы отчего-то снова замерло. И это «отчего-то» было очень похоже на счастье, пусть и совсем неуместное в этот момент.

Малфой же снова достал свою палочку и аппарировал их обоих в поместье. Домой.

========== Глава 32. Агония ==========

Очутившись в холле мэнора, они сразу же поднялись в спальню и начали раздеваться. Ни один из них не произнес ни слова. Да и не нужны им были сейчас никакие слова. Сняв с себя одежду, Гермиона глянула на Люциуса, и сердце болезненно кольнуло: его лицо стало сейчас не просто напряженным, оно казалось окаменевшим. Страх, отчаяние и боль сквозили в каждой черточке. В каждой морщинке, вдруг резко проявившихся у глаз и вокруг крепко сжатых губ. Тяжело и рвано дыша, Малфой бросил свою палочку на низенький столик, за которым они обычно ужинали, и Гермиона, машинально взяв ее в руки, принялась бездумно рассматривать.

«Как обидно, что эта маленькая хрупкая вещица может стать для нас источником таких огромных проблем! Неужели нельзя ничего сделать?»

Безмолвная агония Люциуса была невыносима, и Гермионе отчаянно хотелось помочь ему, утешить, разделить то бремя, что нежданно-негаданно опустилось на его плечи. Опустилось тогда, когда они меньше всего опасались каких-то неприятностей. И она не знала, что сделать и что сказать ему в утешение. Они с Люциусом никогда не говорили о его пребывании в Азкабане. Он не заговаривал, а она не спрашивала. Потому что понимала, что обсуждение некоторых тем может быть не только болезненным, но даже унизительным.