Познавая прекрасное (ЛП)

— Я понимаю, — стыд заставил ее опустить голову, и слезы начали капать прямо на траву. — Потому и прошу у тебя прощения. Я… я понимаю, что ты имел в виду, когда говорил о тьме, живущей в каждом из нас. Я и сама не раз ощущала ее мерзкое присутствие. — Гермионе ужасно хотелось, чтобы он поверил ей. — И хочу сказать, что… принимаю в тебе все, и ее тоже. И люблю тебя всего: с твоими недостатками и достоинствами, с твоими желаниями, болью, прошлым и будущим. Пусть наша тьма остается с нами. Она не сможет больше убивать нас, если мы научимся контролировать ее…

Малфой поднялся и подошел к ней.

— Контролировать? Неужели ты и вправду надеешься на это? — усмехнулся он и двумя пальцами взял ее за подбородок, внимательно вглядываясь в лицо. — Тогда ты глупее, чем я думал.

Его тон сейчас безумно напомнил Гермионе хладнокровного и жестокого Пожирателя смерти, с которым она столкнулась в Отделе Тайн много лет назад. Слова, что он произнес, причинили жуткую боль, и она даже задохнулась от обиды, но потом сумела взять себя в руки.

«Слишком далеко у нас зашло все, чтобы обижаться на сказанное в сердцах».

— Что ты хочешь от меня, Люциус? Чего ожидаешь от наших отношений?

Малфой медленно опустил руку и отвернулся. Его гордый профиль оказался ярко освещен призрачным лунным светом.

— Тебе это известно.

— Порой мне кажется, что — нет.

— Я уже говорил тебе, чего желаю и жду. Еще тогда… в кабинете.

Поначалу Гермиона слегка растерялась, но потом вспомнила их тогдашний разговор.

— Мне нужна твоя страсть, твоя любовь, твоя жизненная сила, — выдохнул вдруг он, и горячее облачко слетело с его губ в холодный ночной воздух парка. — Ты даже не представляешь, насколько сильно я нуждаюсь в этом. Особенно теперь…

— И ты знаешь, что все это и так принадлежит тебе. Только тебе!

Малфой снова повернулся и обжег ее взглядом, а затем шагнул ближе, и Гермиона услышала его тяжелое рваное дыхание. Ей вдруг неожиданно вспомнилась их первая встреча во «Флориш и Блоттс», и она понимала — почему: напряженность, окутывающая их сейчас, казалась такой же невыносимой.

Положив ладони на затылок Гермионы, Малфой коснулся большими пальцами ее ушных раковинок, и она ощутила, как голова тут же закружилась. Нельзя было отрицать то неимоверное физическое притяжение, которое связывало их при первом же прикосновении друг к другу. Однако, несмотря на это, Гермиону раздирало любопытство: ей ужасно хотелось услышать, что он скажет сейчас.

— Да… Принадлежит, — он остановился, пристально вглядываясь в ее лицо, и Гермиона всхлипнула — таким мрачным казался его взгляд:

— Но что? Что тогда, Люциус?

— Мне… мало… Ты должна понимать, что жизнь… во всем прекрасном и ужасном, что есть в ней, все же намного сложнее. Она — самая великая награда человеку и самый огромный его риск, когда можешь довериться… не тому… — голос Малфоя звучал тихо и чуточку зловеще. Он провел пальцами по ее затылку и опустился ниже, к шее. — Готова ли ты пойти на этот риск и довериться мне… целиком и полностью? Полностью… Пойти за мной куда угодно. Даже с закрытыми глазами.

Гермиона ощутила, как по телу пробежала волна чувственной дрожи.

— Что я еще должна отдать тебе, чтобы ты не сомневался? Что?

— Свою… душу, Гермиона.

Было что-то жуткое сейчас в его шепоте, от которого она невольно замерла.

Потом посмотрела ему в глаза и поняла, что уже знает ответ. И, наверное, знает его уже давно, может быть, даже с той, самой первой, встречи. Не отводя взгляда, Гермиона с трудом сглотнула и произнесла:

— Да. Я твоя. Целиком… И душой и телом. Вся твоя… — и прежде чем успела договорить, Малфой накрыл ее губы своими, впиваясь в них глубоким собственническим поцелуем, в котором Гермиона растворилась уже в следующий миг.

Она попыталась обвить шею Люциуса руками, но не смогла сделать этого, потому что тот крепко прижал их бокам, не давая пошевелиться. Разочарованно застонав, Гермиона ответила на поцелуй с еще большей страстью.

А потом Малфой вдруг оторвался от нее и, тяжело дыша, уперся лбом о ее лоб. Затем сплел свои пальцы с тоненькими пальчиками Гермионы и, не произнося ни слова, потянул ее в сторону дома. В абсолютном молчании они зашли внутрь и поднялись в спальню.

Оказавшись там, Люциус провел ее на середину комнаты и быстро, но совершенно бесшумно, раздел, сам при этом оставаясь одетым. Потом отстранился и принялся медленно и осторожно кружить вокруг хрупкой фигурки, не отводя от нее глаз ни на единый миг.