Познавая прекрасное (ЛП)

С горящими от ярости глазами, Люциус возвышался над ней, глубоко и быстро дыша. Грудь его тяжело вздымалась и опадала от этого неровного дыхания, кожа слегка блестела в лунном свете, пробивающемся в комнату, и, видя это, Гермиона не смогла подавить тихий тоскливый вздох.

Она знала, что сейчас он глубоко обижен ее предположениями, а может быть, и оскорблен. Но не могла предугадать, какова окажется реакция на подобную обиду. В крови бурлило волнующее любопытство: в какой-то момент ей даже показалось, что он готов потянуться за палочкой, чтобы наказать ее каким-нибудь изощренным проклятием.

Но нет… Вместо этого глаза Люциуса по-прежнему горели от гнева, когда он мучительно медленно наклонился вниз и, пробежав ладонью по животу и груди, обхватил ее шею. Так же, как и тогда… во время их первой встречи у нее в кабинете. Вспомнив тот день, Гермиона затаила дыхание. Страха она уже не испытывала, наоборот, с каждой минутой все больше и больше ощущала, как тело начинает плавиться от привычной физической жажды.

Сомкнув пальцы на ее шее, он крепко сжал их и наклонился. Гермиона резко вдохнула, удивляясь, что пока еще может сделать это.

Приблизив рот к ее уху, Люциус заговорил и голос его (полный ледяной злобы, не слышанной ею со времен войны) проникал в сознание, заполняя его целиком и полностью:

— Ты не знаешь, дитя, что я видел на своем веку… Не знаешь, что делал с людьми… Делал вот этими вот руками. И что могу сделать с тобой. Что мог бы сделать с тобой… в тот день. Так что не стоит играть с темными сторонами моей души, девочка… Если бы ты знала, каким чудовищем я был, какие ужасные вещи творил, ни на секунду не утруждаясь угрызениями совести, то не была бы сейчас так безмятежно храбра. Не стоит толкать меня обратно, моя наивная отважная гриффиндорочка. Потому что это не просто шаг назад — это страшный путь к прошлому безумию, к монстру в самом себе, к агонии и боли… — он наклонился еще ниже и прошипел Гермионе прямо в ухо: — Не боишься, что на этот раз я захочу взять тебя с собой?

Чуть отстранившись, он заглянул ей в лицо, и Гермиона вдруг ощутила ужас. Дыхание перехватило. Рука Малфоя, все еще крепко обхватывающая ее горло, теперь безумно пугала, а взгляд будто касался языками адского пламени, обжигая не только тело, но и душу.

А потом Люциус резко отпустил ее, поднялся с кровати и, на ходу натянув мантию, вышел из комнаты прочь.

Какое-то время она лежала неподвижно, размышляя о том, что в охватившем только что страхе, как ни странно, не было никаких опасений на предмет угрозы физической расправы… Абсолютно никаких! Она и в самом деле ни капли не боялась, что Люциус причинит ей боль. Однако его слова пугающе напомнили о том, что ей и самой приходилось противостоять собственной тьме: страшной, ужасающей, наползающей неведомо откуда… тьме, которая начинала беспощадно душить, как тихо и безмолвно душат свои жертвы дьявольские силки.

Остро ощутив воцарившуюся гнетущую тишину, Гермиона почувствовала себя одинокой.

«Неужели Люциус прав? Неужели я невольно толкнула его назад? Но ведь я не хотела! Потому что и сама знакома с тьмой, таящейся в глубинах человеческой души. Потому что знаю не понаслышке, как отвратительна моя тьма. Как глубоко можно увязнуть в щедро даруемых ею кошмарах, стоит поддаться им хотя бы на миг…»

Тяжело дыша, она уставилась в темноту спальни, ощущая, как сознание заполоняют метущиеся мысли. О себе. О Люциусе. О Роне. О том, как запуталось все в ее жизни с тех пор, как в ней появился Малфой. Малфой, который сейчас страшился и не хотел сделать и шагу назад, к своему прошлому. И с которым она оказалась теперь так крепко связана, что уже почти не различала, где заканчивается один из них и начинается другой. Осознание этого факта стало для Гермионы неким откровением, к которому она даже не знала, как отнестись.

Она перевернулась на бок, свернулась калачиком и горько заплакала. Произошедшее вдруг начало казаться ей гораздо яснее и понятнее. Даже если и учесть, что ничего изменить она уже не могла. Но нет! Потому что, несмотря на это, обдумать ситуацию, в которую завела сама себя, было бы все равно не лишним. С каким-то странным облегчением Гермиона вздохнула и ощутила, как по щекам безудержно покатились слезы. Она даже не могла объяснить себе — по кому и из-за чего именно плачет в эту минуту. Из-за ссоры с Люциусом… Из-за того, что предала Рона… Да это было и неважно.

«Так кто же из нас ведет себя мудрее, ответственней, человечней? Кто умеет остаться сильным и сохраняющим достоинство даже в самой непростой и неоднозначной ситуации? Я? Люциус? Рон?» — голова раскалывалась от вопросов, задать себе которые она не решалась все последние недели. От вопросов, задать которые, в конце концов, все равно пришлось.