Познавая прекрасное (ЛП)

Она еще долго лежала в темноте, думая о событиях прошедшего дня. Думала о Люциусе, о том, каким разным он предстал сегодня. О его отношении к ней. И ко всему происходящему.

«Почему я не возмущаюсь категоричностью Люциуса, его стремлением доминировать надо мной? Почему не удивляюсь и не злюсь на него за все, что он наговорил? Почему не опасаюсь за Рона? И, наконец, почему меня не пугает проявление в Люциусе того, прошлого Малфоя? Меня же должно разочаровать это! Но не разочаровывает…»

Ответов на эти вопросы у Гермионы не было.

День оказался настолько насыщен событиями, что картинки мелькали перед глазами с калейдоскопической быстротой. Снова и снова: первое безумное соитие, их оральные ласки, поездка в такси, лебедь Фаберже, девочка со сломанной куклой, встреча с Кингсли и Ормусом. И еще — ярость и злость, переросшие в страстное вожделение, и их последнее слияние, граничащее с обоюдным бредом.

Она тихо заплакала. Слезы все продолжали и продолжали течь по ее лицу даже тогда, когда уже начала проваливаться в сон. Но это были не слезы сожаления о содеянном.

Гермиона горько плакала потому, что не чувствовала никакого сожаления… Никакого.

========== Глава 22. Подозрения ==========

На следующий день Гермиона проснулась лишь с одной бьющейся в сознании мыслью: ситуация с Роном близится к развязке. Отрицать то, насколько чужим, далеким и неинтересным стал для нее этот человек, казалось бессмысленным. А ее отношения с Люциусом, словно лакмусовая бумажка, продемонстрировали это с ужасающей ясностью.

«Неужели мы и впрямь никогда не были близки с Роном по-настоящему? Как партнеры, как друзья, как любовники?»

Гермионе казалось, что на протяжении всех этих лет она лишь убеждала себя в том, что счастлива рядом с ним. В том, что Рон, как мужчина и как друг, оправдывает все ожидания. И, видит Бог, поначалу (после пережитых кошмаров войны) ей легко давалось это самовнушение. Но время шло. И сейчас она чувствовала, что стала другой. Осознание этого стало и облегчением, и мукой.

Их отношения, по сути, складывались легко и естественно, будто с самого начала кем-то было предопределено, что она (Гермиона Грейнджер) после пережитых ужасов просто обязана найти свое счастье именно с Рональдом Уизли. Вот только… Слишком уж быстро эти отношения превратились в унылую привычку, когда ни один из двоих не признается в том, что безоблачного счастья и полноценной близости (ни духовной, ни физической) так и не случилось.

«Стоп! Стоп, Гермиона! Но… Рон — твой друг! Он один из самых близких, самых преданных твоих друзей. А сколько вами пережито вместе, плечом к плечу?» — мысленно упрекнула она себя и поняла, что эта на редкость здравая тирада ничего не изменила в собственных ощущениях. Наоборот, все встало на свои места: Рон, и правда, ее лучший друг. Но не более. И вариант «более» отныне даже не рассматривается.

«Я… я могу лишь надеяться, что когда он переболеет и сможет простить меня, то… может быть нам снова удастся стать друзьями… Просто теперь я поняла, что отношения с мужчиной могут быть другими… Совсем другими. Когда люди абсолютно искренне восхищаются друг другом. Всем, что есть — душой, умом, телом. И так же искренне наслаждаются этим восхищением, тоскуя каждую минуту, проведенную вдали друг от друга…»

Теперь, когда разрыв казался таким близким, Гермиона чувствовала себя виноватой прежде всего в том, что не испытывает ни малейших угрызений совести за принятое решение. И за измену. За то, что в ее жизни появился другой, и она счастлива этим. Бесконечно счастлива.

«Черт! Наши отношения сошли на нет практически точно так же, как рассказывал Люциус о своем разрыве с Нарциссой. Но я не хочу думать об этом! И не собираюсь… сравнивать! Потому что не хочу дойти до того, что буду презирать Рона, испытывать к нему отвращение и ненавидеть его. Нет! Пожалуйста…»

Гермиона похолодела от мысли, что разрыв с Роном будет чреват и другими проблемами. Он означал и разрыв с Гарри и Джинни. И, скорей всего, не только с ними, но и со всеми теми, кого она привыкла считать друзьями и добрыми знакомыми.

«Господи! Что же мне делать? Рон… Милый Рон. Он почти всегда поддерживал меня в самые трудные минуты. И я… я не должна бросать его вот так — нагло и бесстыдно лишь потому, что душа моя полна чувством к другому мужчине! И не смогу сказать правду, она лишь оскорбит его… Но, что же Люциус? Я не могу без Люциуса… И так уж случилось, что нет в моей душе места никому, кроме него… А это значит — опять нужно лгать? О, нет! Не могу больше! Не могу!»

Но даже сейчас, в очередной раз чувствуя себя дрянью, Гермиона, как никогда ясно понимала: рядом, каким-то невероятным образом, ей стал необходим не кто иной, как Люциус Малфой. А не знакомый с детства и, казалось бы, любимый Рон.

«Это… какой-то кошмар… Я больше не хочу жить в этой лжи…»