Позолоченная луна

— Вы показались мне человеком, полным сочувствия. Подозреваю, вам тоже пришлось пережить свою долю потерь. Думаю, всем, кто умеет сочувствовать, пришлось…

Он обернулся. Они посмотрели друг на друга в мерцающем свете углей.

— Утраты меняют нас. Я стал гораздо менее жизнерадостным человеком. С которым, боюсь, не так приятно общаться. — Уголок его рта попытался приподняться в улыбке. — Но, надеюсь, утратив состояние, я стал добрее и научился лучше сочувствовать другим.

Она подождала, прежде чем ответить.

— Можно я спрошу: вот этот знак, который вы делаете… — она прижала к груди два пальца левой руки.

— Это мама. Будто невысказанное «люблю тебя» в ситуации, когда нельзя разговаривать. Или когда слов недостаточно. Когда мы были маленькими, она укладывала нас спать. Отправляла в школу. И все с этим знаком. — Он посмотрел ей в глаза. — Мы показывали его друг другу, когда кто-нибудь уезжал. И тогда, в Нантукете, тоже. Когда она садилась на паром из Кейп-Кода.

Перед глазами Керри встала картина: улыбающаяся мать на палубе парома, два пальца правой руки прижаты к сердцу, и она машет на прощание сыну, возвращающемуся в колледж. А через несколько дней вместе с мужем и дочерью пропадает где-то в море.

Когда он снова заговорил, его голос звучал совсем тихо.

— А вы? Я думаю, ваша жизнь тоже не была легкой.

Она снова посмотрела на огонь.

— Каждый божий день, исключая последние два года, главный вопрос моей жизни заключался в том, будет ли наша следующая еда поймана, найдена, освежевана или выкопана из земли. Я не знала, как человек может прожить зиму, не промерзая до костей, не лежать в темноте без сна, слушая, как ветер дует сквозь стены, забираясь под одеяла и солому.

Она подняла на него взгляд.

— Я провела два года в Барнарде, на стипендии — это сумела организовать наша бывшая учительница, которая как-то преподавала тут. И я вернулась только этой осенью, когда мой отец тяжело заболел, а тетя, которая смотрела за братом и сестрой, начала работать здесь, в Билтморе. — По крайней мере, сухо подумала она, теперь я могу выговорить это, не подавившись.

Она покачала головой.

— Если честно, до того как я вернулась, я не понимала, как же мы отчаянно бедны. Хотелось бы мне, как и вам, сказать, что я от этого стала лучше…

— Но, безусловно, ваше образование… — мягко проговорил Кэбот, кивая на книги, которые она продолжала прижимать к груди.

— Да, это большой подарок. Но и проклятие тоже. Я узнала зависть, с которой раньше была незнакома. Узнала, что существует другой, большой мир. И это меня мучает. Не все время, но зависть сует свою мерзкую голову в мою жизнь.

— Вернуться в вашей ситуации… Не сомневаюсь, что это было очень тяжело. — Он перевел взгляд на высокие окна, за которыми зимняя луна освещала падубы. — И все же… простите, если я романтизирую эти горы, но в них есть что-то, что так и притягивает — и должно звать обратно. Даже если ты не хочешь возвращаться.

— Это правда, — тихо сказала она. — Именно так.

Его глаза пристально посмотрели на девушку.

— Если я позволю себе быть невероятно назойливым…

В напряженной тишине Кэбот ждал ответа. Керри робко обернулась.

— Я думал, могу ли я спросить вас о вашей… дружбе… с Мэдисоном Грантом.

Керри не была бы потрясена больше, даже если бы он спросил у нее рецепт мыла из золы.

— Моей дружбе с Мэдисоном Грантом?

— Он… интересовался вами.

Керри представилось лицо Гранта, когда он предлагал ей помощь на станции, в «Бэттери Парке», когда подходил к ней на веранде, проводил ладонью по ее руке. Но Керри думала, этого не замечал никто, кроме нее. И миссис Смит.

Кэбот взглянул на нее и отвернулся.

— Меня это беспокоило.

Керри вспомнила то, что считала его грубостью — резкость на станции, упреки Гранту за кокетство с деревенской пастушкой, то, что он запомнил ее имя.

— То, что он считал вас невинной юной девушкой, которую можно…

— Соблазнить?

— Ну да. Простите.

— Как вы могли заметить, мы, женщины гор, отчаянно упрямы, — она вгляделась в лицо Кэбота. — Но мистер Грант сказал мне еще одну вещь. Что Арон Беркович и тот, кто напал на него, были влюблены в одну и ту же женщину. Думаю, это мисс Бартелеми. Которая могла каким-то образом знать их обоих еще до приезда сюда.

— Тот, кто напал на него?.. Господи. Вы думаете, что это я. — Кэбот отвернулся. — Я мог бы быть подозреваемым по ряду причин. Но я никогда бы не мог совершить убийство из-за влюбленности в Лилли Бартелеми.

Угли трещали в камине, откуда-то из галереи доносилась музыка струнного квартета, который теперь играл Штрауса. Джон Кэбот осторожно вынул у нее из рук книги и положил их на шахматный столик возле камина.

После чего протянул ей руку.

— Я подумал… Можно пригласить вас на танец?

Едва прозвучали эти слова, она заметила в его лице неуверенность.

— Это… это вальс. Я не знаю, знаете ли вы…

Она улыбнулась ему.

— Да, я училась. В Нью-Йорке. Некоторые из моих друзей изучали всю эту ерунду. — Она уже почти вложила свои руки в его, протянутые к ней, как вдруг помедлила. — Но если кто-нибудь зайдет?