Позвони мне, позвони (сборник)

(Чертовы горы уставились в небо

                        темными бивнями.)

лю!

(Только люби меня!

            Слышишь,

                        люби меня!

            Знаешь,

                        люби меня!)

Люб —

(Чтоб навсегда!

            Чтоб отсюда – до гибели…

                        Вот оно…

                        Вот оно…)

лю!

(Мы никогда,

            никогда не расстанемся…

                        Воздуха…

                        Воздуха!..)

…А лестница

            выше.

А двери —

            похожей.

Я знаю,

            я вижу,

я чувствую

            кожей, —

шагаешь

            по далям,

шагаешь

            по датам.

Недавним

            и давним.

Святым

            и бездарным.

5. Когда отчаялся…

Кукушка:

            «Ку-ку!

Живи на земле…»

А палец —

            к курку.

А горло —

            к петле.

А небо —

            к дождю

(галоши надень)…

Сгибаясь,

            тащу

две тыщи недель.

Две тыщи суббот

(взвали,

если жив).

Следы

            от зубов

своих

            и чужих.

Все отблески

            гроз

на глади

            стола.

И тихий вопрос:

«Зачем ты

была?..»

Несу на горбу, —

не сгинув

едва, —

чужую

            судьбу,

слепые

            слова.

Кукушка:

            «Ку-ку!

Останься.

Прошу…»

А я

            не могу.

А я

            ухожу.

Цветы в изголовье,

и тень на лице.

И ночь

            на изломе.

И пуля

в конце.

…А ты все время —

                        вверх,

все ближе,

            ближе.

Из-под закрытых век

тебя я вижу.

Идешь,

            как инвалид,

ступаешь ватно.

И кто заговорит, —

уже

            не важно.

Не важно,

            кто начнет,

а кто продолжит.

Себя

            перешагнет.

Жизнь

подытожит.

Взойдет на перевал.

Вернет,

отчаясь,

затасканным

            словам

первоначальность.

6. Когда выжил…

Что я?!

            Что это я?!

                        Да что я?!

В воспаленном:

«то…

иль не то?..»

Выбрал

            самое распростое.

Проще пива.

Глупей лото…

Расплываюсь

            в слезливом трансе.

Вопли кончены.

Не берет…

Вы

            орите!

А я

наорался

на десяток годов

            вперед.

По озерной метельной глади

прет

весенних недель

            орда.

Все будильники мира,

                        гряньте!

И замолкните

навсегда.

Лишним криком

            эпоха скомкана,

смята

грохотом календаря…

Да отсохнет

            язык

                        у колокола,

если он трезвонит

зазря!..

Реки движутся

            в каменных шорах,

дни уходят в небытие…

Крик

            устал.

Да здравствует

шепот

двух людей:

его

и ее.

…Застыла у дверей.

Теперь

            помедли.

Невыносимой тишине поверь.

Вчера меж нами

             были

                        километры.

Сегодня —

только тоненькая дверь.

Подмигивают фонари спросонок.

Над зимней ночью

                        взмахи снежных крыл.

Нам очень скоро сорок.

Очень сорок…

Войди в свой дом.

Я двери отворил.

Друзьям

«Я богат…»

Савве Бродскому

Я богат.

Повезло мне и родом

             и племенем.

У меня есть

Арбат.

И немножко свободного времени…

Я

подамся

от бумажных

             запутанных ворохов

в государство

переулков,

             проспектов

                          и двориков.

Все, что я растерял,

отыщу в мельтешении радужном.

Где витой канделябр

и бетонные глыбины —

рядышком.

Где гитары

             щекочут невест,

где тепло от варений малиновых.

Где колясок

             на каждый подъезд

десять —

детских

и две —

инвалидных.

Там, где будничны

тополя

             перед спящими школами.

Там, где булькают,

как вскипевшие чайники,

                          голуби.

Выхожу не хвалить,

не командовать

             уличной вьюгою.

Просто так

улыбаться

             и плыть

по Арбату

седеющим юнгою.

Богини

Давай покинем этот дом,

                          давай покинем, —

нелепый дом,

набитый скукою и чадом.

Давай уйдем к своим домашним богиням,

к своим уютным богиням,

             к своим ворчащим…

Они, наверно, ждут нас?

             Ждут.

                          Как ты думаешь?

Заварен чай,

             крепкий чай.

                          Не чай – а деготь!

Горят цветные светляки на низких тумбочках,

от проносящихся машин

             дрожат стекла…

Давай пойдем, дружище!

Из-за стола встанем.

Пойдем к богиням,

             к нашим судьям бессонным.

Где нам обоим

             приговор уже составлен.

По меньшей мере мы приговорены —

к ссоре…

Богини сидят,

             в немую тьму глаза тараща.

И в то,

             что живы мы с тобою,

верят слабо…

Они ревнивы так,

             что это даже страшно.

Так подозрительны,

             что это очень странно.

Они придумывают разные разности,

они нас любят горячо и неудобно.

Они всегда считают

             самой высшей радостью

те дни, когда мы дома.

Просто дома…

Москва ночная спит

             и дышит глубоко.

Москва ночная

до зари ни с кем не спорит…

Идут к богиням

             два не очень трезвых

                          бога.

Желают боги одного:

быть собою.

Игра в «Замри!»

Ю. Овсянникову

Игра в «Замри!» —

             веселая игра…

Ребята с запыленного двора,

вы помните, —

             с утра и до зари

звенело во дворе:

«Замри!..»

«Замри!..»

Порой из дома выйдешь, на беду, —

«Замри!» —

и застываешь на бегу

в нелепой позе

             посреди двора…

Игра в «Замри!» —

далекая игра,

зачем ты снова стала мне нужна?

Вдали от детства

                          посреди земли

попробовала женщина одна

сказать мне позабытое:

«Замри!»

Она сказала:

                          будь неумолим.

Замри!

И ничего не говори.

Замри! —

             она сказала. —

Будь

             моим!

Моим – и все!

А для других —

             замри!

Замри для обжигающей зари,

Замри для совести.

Для смелости замри.

Замри,

не горячась и не скорбя.

Замри,

Я буду миром

             для тебя!..

На нас глядели звездные миры.

И ветер трогал жесткую траву…

А я не вспомнил

             правила игры,

А я ушел.

Не замер.

Так живу.

Рыбаки

С. Красаускасу

Что вы ловите,

            рыбаки?

Что ловите?..

Как всегда,

            неприступны и застенчивы, —

над гудящей рекой

            вы расставили локти,

будто не удочки у вас в руках,

а уздечки.

Будто это не река,

            а конь взнузданный,

будто слышится вам

            топот копыт частый,

будто в жизни вам

только это и нужно, —

вечно мчаться

            за своим рыбацким счастьем.

Пригибаясь к холке коня,

            тихо охаете…

А к высоким сапогам

            глина прилипла.

А в ведерках —

            сплошняком ерши

                        да окуни…

Где ж она —

золотая ваша

рыбка?..

Мимо вас по реке —

                        лодки, лодки…

А за моим окном

                        глухо шумит улочка.

Я сижу,

            расставив широко локти.

У меня в руках не карандаш,

                        а тоже – удочка.

Я, как вы, рыбаки,

пробую разное.

Мне

            ленивую плотву ловить не хочется.

Я в поток ревущий удочку забрасываю,—

по тетрадному листу

круги расходятся.

Расходятся круги,

            разбегаются…

А улов мой

вяло иглами ершится.