ПП. Благие намерения (СИ)

Мне стало любопытно. Я подошла к Лере и бесцеремонно сцапала книгу, над которой ветреная блондинка проливала такие горючие слезы. «Le Petit Prince», еще и неадаптированная. Признаться, я и сама извела над ней не один десяток бумажных платочков, так что положила ее обратно со всей возможной аккуратностью и едва не похлопала Борзину по голове — мол, растешь интеллектуально, хомо хабилис. С Лерой все ясно изначально — эту сессию оплачивает очередной «папик», так что «удовлетворительно» наша прима-балерина получит в любом случае. Мы на нее даже не обижались. Что поделать, если Мать-Природа умом обделила. Зато красоты и сердца дала с лихвой.

— Ребят, печенье будете? — Борзина достала из сумки весьма объемную коробку и сделала приглашающий жест рукой, — Сама пекла. С шоколадной крошкой.

Вся группа, довольно урча, потянулась к заветным углеводам. Эх, быть Лерке идеальной женой — при условии, что она, наконец, остановит свой выбор хоть на ком-то.

До экзамена оставалось минут десять, а с учетом хронических опозданий профессора Кистецкого — все полчаса. Атмосфера напряженного ожидания слегка рассеялась под напором кулинарных талантов Лерки, но в общем и целом ощущалась некоторая фоновая нервозность. Для многих из нас проклятая лексикология была единственной преградой между стипендией и ее отсутствием, к тому же, портить потенциально идеальные дипломы (а вся группа, кроме Лерки, пока что уверенно получала исключительно «отлично») было попросту обидно.

Мимо дверей аудитории 226 то и дело сновали студенты с кафедры германской филологии, еще вчера отстрелявшиеся по всеобще ненавистному предмету. Ни для кого не было секретом, что почти вся группа отправилась на пересдачу, так что теперь провалившиеся филологи, по доброй университетской традиции, старались нагнать на нас побольше страху. Некоторые громко сочувствовали, другие в красках живописали, как озверевший Падла по очереди рвал бедных германистов на развеселые цветные тряпочки, а один умник даже свечку поставил под дверь кабинета, за упокой безвременно почивших стипендий. Мы реагировали на насмешки так, как полагается истинным королям положения — отстреливались бумагой и едкими словесными оборотами. Яся не промахнулась ни разу ни с тем, ни с другим.

— Завидуют, — констатировала Лешак, окончательно проснувшись, — им такой «любви» в жизни не заслужить. Шариков в голове не хватит.

За минуту до официального начала экзамена в аудиторию впорхнула Таня Вишневская, и на лицах всех присутствующих радостными лютиками расцвели улыбки. Танюшу невозможно не любить. Она провела с нами всего семестр, но вписалась в безумный коллектив адептов романо-германской филологии легко и изящно. Прибавьте к этому маленький рост, рыжие локоны, россыпь веснушек на носике и огромные голубые глаза. Убийственная комбинация.

Вот, теперь все в сборе.

К концу третьего семестра безжалостная мясорубка лингвистического образования оставила из четырнадцати абитуриентов всего шестерых, если не считать пару «мертвых душ». И теперь наша маленькая, но могучая кучка готовилась встретиться с общим врагом лицом к лицу.

Пять минут. Десять. Пятнадцать.

— Как и ожидалось, — лениво протянул Леня.

— Тянет время, гад, — подхватила Яся.

— Обстановку нагнетает, — мрачно подытожила я, и завистливо покосилась на Лерку и Танюшу, — Радует, что хоть кому-то не нужно беспокоиться.

Борзина виновато затрепетала ресницами, а Вишневская почему-то обиделась.

— Мне беспокоиться стоит так же, как и всем, — грустно заявила она и уткнулась в учебник.

— Неправда, — возразил Леня, — Падла не станет валить того, к кому неровно дышит. Ненавидит-то он нас, а ты тут вообще ни при чем.

— Как это ни при чем? — даже из-за книжки, которую Танюша держала, как щит, было видно, насколько густо она покраснела, — Очень даже при чем. Я при Ясе.

Гробовая тишина.

— Wablief[5]? — квакнула Лешак, разом разряжая обстановку.

— Потрясающе, — разулыбался Леня, безуспешно ухлестывавший за Вишневской последние четыре месяца, — Мне-то ты почему не сказала, а, Ясь? Лучшему другу? Эй, дайкирия[6], я к тебе обращаюсь!

Нет ответа. В данный момент наша непокобелимая «розовая» королева игнорировала весь мир, кроме Танюши.

— Ладно, черт с тобой, — наш Казанова хитро подмигнул обеим девушкам, — И, это… совет да любовь.

— Давно это у вас? — поинтересовалась я и мысленно поздравила Ясю с отличным выбором.

— Месяца два, — пролепетала Таня и, плюнув, наконец, на стеснительность, села рядом со своей (вау!) девушкой, — А два дня назад Кистецкий спалил нас, когда мы

целовались в коридоре возле библиотеки. Так что теперь я для него еще худший враг, чем вы.

Все разом приуныли.

— Cloaca maxima[7], - жизнерадостно подытожила я, — Ладно уж, где наша не пропадала!

— Везде пропадала, — согласилась Лешак.

И тут вошел ОН.