Прачечная, стирающая печали

Подушка была влажной от слез. Проснувшись, Тэчжу не мог вспомнить, что ему снилось, но знал, что сон этот был грустным. Тэчжу и не пытался его вспомнить – реальность и без того слишком сурова. Ему ужасно хотелось пить. Открыв дверь, он увидел отца, который сидел на диване вместе с Чиндолем. В горле было так сухо, что, казалось, оно сейчас разорвется, словно лист бумаги, но Тэчжу не мог заставить себя переступить порог.

Воспоминание о том, что ему пришлось продать свой черный порше, который он любил, как второго сына, вызвало прилив обиды. «Я бы никогда так не поступил с Сучханом. Как отец может быть таким бессердечным?» К этому времени конфликт между отцом и сыном превратился в битву двух гордынь, и только Чиндоль, перехвативший его взгляд, казался беспокойным.

Надев пуховик, Тэчжу вышел из комнаты. В обычный вечер отец поинтересовался бы, куда он направляется в столь поздний час, но отец промолчал и только смотрел, как захлопывается дверь.

Не имея возможности даже спокойно выпить дома стакан воды, Тэчжу отправился бродить по улицам Ённамдона. Предупреждение о похолодании не снималось, по-прежнему дул пронизывающий ветер. Зима в этом году выдалась на редкость холодная, до боли холодная.

«Может, пойти в круглосуточный магазинчик и взять хотя бы чашку рамена? Но даже он стоит денег… Ладно, тогда я просто подышу свежим воздухом».

Он вспомнил о супе на говяжьей косточке, которым завтракал последние несколько дней, и пошел дальше. В другое время ночная пробежка вдоль реки помогла бы Тэчжу прояснить голову, однако сейчас он чувствовал себя так, словно задыхается, и не мог даже толком вздохнуть. Машины, на которой можно было бы прокатиться, больше не было. Тэчжу знал, что черный конь, который сегодня ускакал, уже никогда не вернется.

Через некоторое время ноги привели его к ярко освещенной прачечной «Ённамдон Бингуль-Бингуль». Внутри было тепло. Тишину пустой прачечной нарушал шум одной-единственной стиральной машины – она крутилась, образуя пену и издавая звуки, похожие на грохот волн. Рядом с кофемашиной по-прежнему стоял финиковый отвар, который недавно принес сюда господин Чан. Отвар был насыщенного темно-коричневого цвета. Тэчжу поморщился – ему показалось, что запах фиников просачивается сквозь стеклянную бутылочку. Он хотел было сварить себе чашечку кофе, но потом передумал и сел за столик с пустыми руками. Интересно, оставил ли кто-нибудь ответ на его проблемы? Тэчжу горько усмехнулся. Ему казалось, что он потратил впустую сорок лет своей жизни. Подумать только! Эта прачечная оказалась единственным местом, где он мог излить свои тревоги. Он открыл зеленый ежедневник посередине.

– Запись должна быть где-то здесь…

Пролистав еще немного, Тэчжу нашел страницу, на которой записал свои переживания.

«Я бы хотел написать несколько слов о своем сыне. Когда ему было чуть больше ста дней от роду, он поразил всех вокруг, сказав „папа“ раньше, чем „мама“. Но со временем, похоже, у него отпала необходимость обращаться ко мне. Теперь я кажусь ему просто старым упрямцем. Я думал, что хорошо справлялся со своей ролью главы семьи, но для сына я обычный старик, который только и делает, что ворчит. Не знаю, когда мы начали отдаляться друг от друга. Когда он поступил в медицинский университет? Когда женился? Или когда у него появился собственный сын? Я не могу назвать какой-то конкретный момент. Мы просто постепенно становились друг другу чужими».

Тэчжу с любопытством наклонил голову. История казалась знакомой. У него возникло ощущение, что речь шла о нем, поэтому он продолжил читать, не в силах оторваться.

«И все же сила, которая поддерживает меня сейчас, – это воспоминания, которые мы создали. Вот сын бежит ко мне, его маленькие пухленькие ножки шлепают по саду, за которым ухаживала его мать. Вот он потерял свой первый зуб, вот бросает его на крышу[19], и слезы у него текут ручьем. Вот отметки роста, которые мы делали на заборе и которые уже давно остаются прежними. Вот он с детской радостью играет с водой, промочив одежду, пока я поливаю деревья во дворе. Вот настаивает на том, чтобы обмотать снеговика шарфом, чтобы он не замерз, – шарфом, который связала его мама… Я мучительно скучаю по тем временам и знаю, что они навсегда остались в прошлом, эти воспоминания не дают мне чувствовать себя одиноким в своем одиночестве. Именно поэтому я превратился в сварливого, упрямого старика, твердо решившего защищать этот дом.

Сынок, если вдруг ты когда-нибудь вернешься в прачечную и прочитаешь эти слова – и даже если не прочитаешь, – я очень хочу тебе кое-что сказать. Мне было больно видеть, как ты отправляешь своего ребенка далеко-далеко, отказываясь от совместных воспоминаний. Вот почему я был против.