Прах Энджелы. Воспоминания

Я выхожу из дома и иду по улицам от Сарсфилд Барракс до «Моньюмент Кафе». Я представляю себе, как однажды Ламану отомщу. Я поеду в Америку и встречусь с Джо Луисом. Расскажу ему о своих бедах, и он все поймет, потому что он сам из бедной семьи. Он научит меня качать мышцы, покажет, как ставить руки и как бить ногами. Научит, как он, упираться в плечо подбородком и делать апперкот правой - тогда Ламан рухнет у меня, как подкошенный. Я притащу его на кладбище в Мунгрете, где похоронены все родичи Ламана и его матери, и засыплю его землей до самого подбородка, чтобы он пошевелиться не мог, а он будет молить о пощаде, но я скажу: конец тебе, Ламан, готовься встретить Создателя, а он будет умолять, умолять, а я буду сыпать грязь по крупинке ему на лицо и постепенно засыплю, а он будет ловить ртом воздух и просить у Бога прощения за то, что не дал мне велосипед, и бил меня, и совал свое счастье моей матери, а я буду долго-долго смеяться, потому что он нагрешил и сразу в ад попадет – Господь Бог яблочки сотворил, а он сразу в ад попадет, это факт, как он сам говорил.

На улицах темно, и мне приходится смотреть в оба: вдруг мне повезет, как Мэлаки однажды давным-давно, и я найду пакет рыбы с картошкой, оброненный пьяными солдатами. Но на земле ничего нет. Если я встречу дядю Эба Шихана, может, он поделится со мной - по пятницам он всегда покупает рыбу с картошкой, - но в кафе мне говорят, что он заходил уже и ушел. Мне тринадцать лет, и я больше не называю его дядей Пэтом - как и все, я зову его Эбом или Аббатом. Тогда, наверное, мне стоит дойти до дома бабушки – наверняка он даст мне кусочек хлеба или чего-нибудь еще, и может, позволит остаться на ночь. Я скажу ему, что через пару недель начну работать на почте, телеграммы буду доставлять и получать много чаевых, и смогу содержать себя сам.

Он сидит в кровати и доедает рыбу с картошкой, роняет на пол «Лимерик Лидер», в который они были завернуты, вытирает рот и руки об одеяло, и смотрит на меня. У тебя все лицо распухло. Ты упал на лицо?

Да, говорю, упал на лицо, потому что нет смысла что-то ему объяснять – он все равно не поймет. Можешь поспать в маминой кровати, говорит он. Нельзя тебе по улицам ходить с таким лицом, и глаза у тебя красные.

Он говорит, что еды в доме нет, ни крошечки хлеба, и когда он засыпает, я подбираю с полу жирную газету. Я облизываю первую страницу, на которой сплошь реклама танцевальных вечеров и фильмов, которые идут в городе. Облизываю заголовки. Облизываю массивное наступление Паттона и Монтгомери во Франции и Германии. Облизываю войну на Тихом Океане. Облизываю некрологи и печальные стихи в честь усопших, спортивные страницы, рыночные цены на яйца, масло и бекон. Я обсасываю газету, пока не остается ни капельки жира.

И думаю, что же мне делать завтра.

XIV

Утром Аббат дает мне денег, чтобы я сходил в магазин Кэтлин О’Коннел и купил хлеб, маргарин, чай и молоко. Он кипятит воду на газовой плитке. Ладно, говорит он мне, выпей чашку чая, только на сахар-то не налегай, я ж не миллионер. И хлеба отрежь, но не толстый кусок-то.

Наступил июль, и школа закончилась навсегда. Через несколько недель я начну доставлять телеграммы, выйду на работу как мужчина. А пока занятий у меня никаких, и я волен делать что хочу: могу утром встать или остаться в постели, могу, как отец, отправиться гулять далеко за город или побродить по Лимерику. Будь я при деньгах, я пошел бы в Лирик Синема, поел бы конфет, посмотрел бы фильм с Эрролом Флинном, в котором он побеждает всех подряд. Я могу читать английские и ирландские газеты, которые приносит Аббат, или брать книги по читательским билетам Ламана Гриффина и моей матери, пока меня не вывели на чистую воду.

Мама присылает за мной Майкла и передает с ним теплый чай в молочной бутылке, несколько кусков хлеба, смазанных застывшим жиром, и записку, в которой говорится, что Ламан больше не сердится и я могу вернуться. Фрэнки, спрашивает Майкл, ты вернешься домой?

Нет.

Ладно тебе Фрэнки, пойдем.

Теперь я здесь живу. Туда не вернусь никогда.

Но Мэлаки ушел в армию, а ты здесь, и у меня нет старшего брата. У всех ребят полно старших братьев, а у меня только Альфи. Ему и четырех нет, и он даже толком не разговаривает.

Я не могу. Туда не вернусь никогда. А ты сюда приходи, когда захочешь.