Практическое прошлое

Во-первых, это позволяет нам понять интерес к спекулятивной философии истории в духе Гегеля-Маркса, который не угасает, несмотря на то, что как профессиональные историки, так и многие философы неоднократно отрицали ее легитимность. Многие считают спекулятивную философию истории секулярной формой религиозного апокалиптизма, метафизики или мифологии. И все же, если она чем-то таким и является, это предполагает, что спекулятивная философия истории движима теми же практическими соображениями, которые заставляют модернистских и постмодернистских романистов избирать в качестве референта то, что они считают «историей», но что в действительности является «практическим прошлым». Я, например, всегда был не согласен с идеей Жана-Франсуа Лиотара о том, что сущность постмодернизма состоит в отказе от les grands récits91 метаистории. Возможно, философы действительно полностью отказались от спекулятивной философии истории, но это не относится к искусству в целом и к модернистскому и постмодернистскому роману в частности. Потому что роман Нового времени и его модернистский аналог интересовались историей по тем же практическим соображениям, что и спекулятивная философия история. Если в «Метаистории» я утверждал, что каждая историографическая работа предполагает целую философию истории, то сейчас я утверждаю то же самое в отношении каждого современного романа. Давайте рассмотрим следующий пример.

Роман «Возлюбленная», шедевр Тони Моррисон, представляет собой размышление о месте рабства в американской культуре и обществе и о том, какое значение оно имеет для понимания роли афроамериканцев в современном американском обществе. В предисловии к четвертому изданию книги автор пишет о ней как об упражнении в «философии истории». Объяснение, почему она решила использовать исторические свидетельства, рассказывающие о молодой девушке, Маргарет Гарнер, которая сбежала из рабства и предпочла убить одного из своих детей, чтобы он не вернулся в положение раба на американском Юге, Тони Моррисон начинает с описания своего собственного положения черной женщины в якобы «освобожденном» обществе 1980‐х:

Теперь мне кажется, что потрясение, которое я испытала тогда на пирсе, и привело меня к размышлениям о том, каково могло быть для женщины значение слова «свободная». В 1980‐е споры на эту тему еще не утихли: одинаковая с мужчинами зарплата, одинаковое отношение к представителям обоих полов, одинаковый доступ к профессиям, к школам… Выбор без клейма. Возможность самой решать выходить замуж или не выходить. Иметь детей или нет.

И эти мысли, естественно, не могли не привести меня к «другой» истории нашей страны – истории чернокожих женщин в Америке; точнее, к тому периоду, на протяжении которого чернокожих отговаривали вступать в брак, да, собственно, он был практически невозможен или даже противозаконен, однако рожать детей все же требовалось; а вот «иметь их при себе», то есть нести за них ответственность – иными словами, быть настоящими родителями – считалось столь же недопустимым, как и поднимать вопрос о свободе. Защита прав чернокожих родителей в тогдашних условиях представлялась с точки зрения логики узаконенного рабства весьма странной и абсолютно преступной.

Затем Тони Моррисон вспоминает, что до этого ее внимание привлекла «историческая» Маргарет Гарнер, суд над которой стал cause célèbre92в кампании против закона о беглых рабах, который предусматривал розыск и возвращение беглецов их хозяевам. Ее здравомыслие и полное отсутствие раскаяния привлекло внимание аболиционистов и газет. Она была целеустремленной женщиной и, судя по ее выступлениям в суде, обладала интеллектом, яростью и готовностью рискнуть всем ради свободы93.