Практическое прошлое

Я не утверждаю – как меня неоднократно обвиняли, – что все великие историографические труды в конечном счете принадлежат к категории фикционального письма. Безусловно, это художественное письмо в том смысле, что великие историки апеллируют в одинаковой степени и к воображению читателей, и к их рациональному мышлению. Это не значит, что упомянутые историки размывают грань между фактом и вымыслом. Это значит, что они разрушают барьер – в любом случае чисто условный – между историческим и литературным письмом. Разграничение между историей и литературой и табу на их смешение в культуре модерна базировались на представлениях о природе литературного письма, существовавших в период, предшествовавший модернистской революции в культурной и общественной жизни. Конечно, модернистское письмо, парадигмой которого могут служить произведения Джойса, Пруста, Вирджинии Вулф, Мелвилла, Генри Джеймса, Стайн, Кафки и других, сохраняет преемственность с великой традицией «реалистического» письма – произведениями Стендаля, Диккенса, Бальзака, Флобера и Фонтане – и заимствует у нее внимание к настоящему, которое толкуется как «история» – то есть к социальным структурам, которые постоянно меняются, переживают разрывы и революции. Тем не менее модернистское письмо исходит из убеждения (в духе Джамбаттисто Вико), что все в культуре создано людьми и что это касается не только самой истории, но и тех «фактов», из которых состоит знание людей о собственном развитии.

Конечно, существует определенная разновидность историологии, основанная на убежденности в том, что мы можем «обнаружить» или «узнать» факт, смоделировав визуальное восприятие определенных действий, событий или констелляций событий в прошлом. Такой подход приравнивает жанр истории к «зрелищу», которое так любит популярная культура в эпоху воспроизводства видео – мы видим это на примере History Channel155, History Book Club156 и индустрии наследия. Эта история «завораживает» и «будоражит». В зрелищной историографии (spectacle historiography) факты безусловно «фикционализируются», будучи лишенными когнитивного содержания, и трансформируются в объекты фетиша, взаимодействующие с влечениями, желаниями и тревогами субъектов, которые обречены переживать фантазии потребления, питаемые симулякром «возвышенных объектов желания»157, а не подлинными отношениями близости и общности с другими, настоящими людьми.

Выше я упоминал идею Данто, что «факт» – это «описанное событие», и отмечал, что, в то время как события относятся к порядку вещей и материальных процессов, факты относятся исключительно или, по крайней мере, прежде всего к порядку языка158. Поэтому, как говорил Ричард Рорти, «истина» – это не характеристика вещей, существующая «где-то там» в реальности и присущая им, а характеристика определенного способа использования языка и его функции. Утверждения, предположения или высказывания могут быть истинными или ложными; ни теми, ни другими; одновременно и теми, и другими. Но о вещах мы не стали бы спрашивать, истинны они или ложны, ибо здесь нас интересует, что они собой представляют и что они могут означать в сочетании или в совокупности. Нас интересует их реальность, а не истинность или ложность. У нас может возникнуть желание сделать истинные утверждения об этих вещах, но рассматриваемая здесь истина в большей степени является семантической, нежели эпистемологической159. Нас также интересует, чем они являлись и что они означали в тех контекстах, в которых они когда-то действовали, страдали и существовали.

Но в то же время мы должны понимать, что утверждения, предикации и дискурсы относятся к классу вещей написанных и произнесенных. То есть в случае с такими вещами мы можем с полным основание спросить не только о том, реальны ли они или только воображаемы, но и о том, правдивы ли они, содержат ли они правдивые утверждения, обладают ли они свойством правдивости160. И это возвращает нас к прежней проблеме: можем ли мы в научном или фактическом плане судить об истинности или ложности описаний вещей, которые более не доступны для восприятия (потому что они остались в прошлом и об их существовании нам известно только благодаря их «остаткам» и следам в настоящем).