Прасковья Ангелина

Первый журналист вскочил, вопросительно поглядел на Пашу и, прищурив один глаз, неожиданно сказал:

— Я бы очень посоветовал вам, миссис Ангелина, приехать в нашу страну.

— За приглашение, как говорят у вас, сенк ю вери мач, — ответила Паша. — Что ж, я обязательно поеду в Америку, мне в самом деле хочется посмотреть ваши фермерские хозяйства. Никита Сергеевич, например, очень хвалит вашего фермера Гарета. Я даже слыхала, что мистер Гарет пригласил к себе моего друга Александра Васильевича Гиталова, чтобы тот изучил американский метод возделывания кукурузы.

— О, наша Америка! — воскликнул второй журналист. — Какая техника, какой размах!..

— Не так страшен черт, как его малюют, — усмехнулась Паша, — потягаемся и с Америкой. Мы еще покажем, что такое Россия!

Журналисты помолчали. Посидев еще немного, они разом поднялись и стали прощаться.

— Поверьте, миссис Ангелина, — стремительно заговорил первый журналист, — я обещаю вам прислать газету, в которой будет напечатана моя статья о нашей приятной встрече с вами и с миссис Черновой. — И, не оборачиваясь, сквозь зубы так же быстро бросил: — Надеюсь очень хорошо на вас заработать.

— Вот тебе и вся немудреная философия «большого бизнеса», — сказала Паша, как только американские журналисты исчезли за дверью.

— Да, в это даже трудно поверить, — сказала Чернова, — мне на Эльбе тоже довелось встречаться с американцами. Но то были просто хорошие парни. А эти… эти потеряли всякую совесть.

ПО ВЕЛЕНИЮ СЕРДЦА

Жара не унималась, зной иссушал последнюю влагу, хранившуюся в полях. Ни одна тучка не появлялась на небе.

— Бунтует природа, — печально говорил Никита Васильевич, обращаясь к односельчанам.

Вот уже вторую неделю люди приходили в степь и с тревогой наблюдали за посевами.

— Люто бунтует, Василич, — в сердцах откликались мужики. — Все же надежда на урожай есть.

— По моим подсчетам, — громко сказал все время молчавший Степан Иванович, — озимые дадут по сто тридцать пять пудов пшеницы на круг.

— А ежели бы с дождем, то взяли бы куда больше, — определил Никита Васильевич. — Акурат двести пудов на гектаре и вышло бы.

Вокруг «двухсот пудов» затеялся спор. Большинство склонялось к тому, что двести пудов в этой степи «ни в жисть не взять».

Никита Васильевич обвинил Степана Ивановича в том, что он скудеет мыслью, если не видит, какие великие перемены происходят в делах хлеборобов. Недаром старик Харитоныч все советовал пахать глубоко и сеять перекрестным по черным парам. «Тогда, — говорил он, — на весь мир будем греметь урожаями». Обидно только, что не дожил он до этих дней.

В жаркие дни колхозники и колхозницы старательно «выглядывали» каждый вершок земли, уничтожали в пшеничных массивах даже единичные сорняки. Степан Иванович с удовлетворением отмечал, что все стали «уважительными, ласковыми к земле».

Хлеба стали густыми, высокими. Зайдет в них человек — и не увидишь.

— Мария! Марийка!.. — донесся откуда-то голос колхозницы Клары Федоровой. — Где ты там? Отзовись!

— Я, Кларуся! — сквозь сухой шелест пшенички слышался голос Марии. — Айда ко мне!

Степан Иванович успел перебраться на другое поле и скрутить цигарку, когда Федорова подбежала к Марийке. Та стояла вблизи небольшой рощицы у поля и зачарованно глядела на волнующееся море хлеба. Согретые солнцем тяжелые колосья склонялись к земле, как бы прося защитить их от палящих лучей.

— Вот, оказывается, где ты…

Федорова упрекнула подругу за нерадивость. Ее все ждут обедать. Паша сердится, а ведь известно, как ей сейчас достается. С рассвета и допоздна на ногах. Откуда только силы берутся! Железная она, Паша! Ведь это она со своими трактористами вдохнула жизнь в каждый колос.

К девушкам подошел Степан Иванович. Он вмешался в разговор и с пафосом заметил, что это «высокая наука приносит колхозу богатые плоды».

— Без человека, дидусь, наука не наука, а пустой звук… — Мария исподлобья взглянула на Иваныча, и красивые стежки бровей у нее изогнулись.

— А я скажу секрет один, деточки, вся премудрость ныне в хвилософии, — старик опять скрутил цигарку, закурил.

— Как же понимать такую философию, дидусь? — засмеялась Мария.

— Обыкновенно, — не моргнув глазом, объяснил Степан Иванович, — в моем разумении хвилософия есть такая хитрущая наука, которая дозволяет без единого дождя брать у земли добрые урожаи. И эту хвилософическую науку открыла в нашей степи дочка Ангелина, Паша.

— Вот это верная наука, дидусь, только зовется она… мичуринская! — отчеканила Мария, неожиданно поцеловала деда Иваныча и легко понеслась к едва видневшемуся за пригорком тракторному стану.

— Постой, Марийка! — закричал Степан Иванович, размахивая руками. — Неужели так трудно уважить старика и подарить на радостях еще хоть один поцелуй?

Но Мария уже скрылась за пригорком.

— Понравилось? — насмешливо спросила Федорова.

— Такой поцелуй молодит, деточка, — проронил старик певучим голоском.

— Это задаток. Молитесь хорошенько, чтобы как следует убрали урожай, — улыбнулась Федорова, — тогда получите два поцелуя, от Марийки и от меня.