«Права человека и империи»: В. А. Маклаков - М. А. Алданов переписка 1929-1957 гг. (с иллюстрациями)

И сейчас интерес, конечно, в этих событиях. И тут я опять с Вами согласен; войны никто не хочет и никто ответственности за нее на себя не возьмет. Но она может стать неизбежной, хотя бы на той дороге, на кот. произошли уже три авионных инцидента. Нельзя ограничиваться только протестами, кот. обе стороны подают одновременно, и заготовленными, может быть, ранее самих инцидентов. Ни Маленкову, ни республиканцам в Америке нельзя дать повода своим противникам утверждать, будто они «стерпят все». И вопрос будет решаться в зависимости от того, чего будут больше бояться: столкновения или обвинения в забвении своего достоинства? Конечно, на той стороне после смерти Сталина не все еще ясно. Мы не знаем, какой будет роль Жукова, кто его пригласил[1343], как сложатся отношения Маленкова[1344] и Берии[1345] и т. д. Все это пока ― загадка. Но и у сателлитов, кот., вероятно, принадлежит главная роль в ближайшем будущем, положение еще менее ясно. А на нашей стороне есть неудача в создании Европы, намерения Тито[1346] и Германии ― не говоря уже о Китае. Словом, все остается загадкой.

Вчера на нашем маленьком собрании было много оптимистов; к ним принадлежат и Вольский, и Кантор, и Татаринов, не говорю о Тере. Конечно, отрадно, что мы выходим из периода «неподвижности»; но какой сейчас план борьбы? Какие делать шаги, кроме попыток образовать Центр, соглашения его с националистами и пр. Тер по-прежнему уверен, что газета будет: никто кроме него это не подтверждает. Но какую линию вести этой газете и что внушать по ту сторону занавеса? И в этом у нас остается прежняя неподвижность. Я никого не виню; ведь когда начинают действовать, только чтобы что-либо делать, это не деятельность, а «суета», и из этого я прихожу к заключению, что начало борьбы пойдет не от нас, и нам нечего это скрывать. Мы напоминаем собой окопную войну 14-17 гг.: люди сидят в траншеях, ждут событий и боятся высунуть голову. И это для них была разумная тактика; но все таковы.

Не хочу злословить и инсинуировать; но Ведь кроме кутежей и авионов у них целый штат работников, недурно устроившихся. Опять вспоминаю Толстого в «Анне Карениной»: как убедить этих людей, что их деятельность бесполезна?

Кстати, Мельгунов написал мне в том же письме, что слышал, что я буду говорить речь на Петербургском юбилее, ― и просит дать ее в Возрождение. Я там говорить совершенно не собираюсь; вообще скоро дам себе отставку от всех выступлений. Но я слышал, что Вы обещали им написать речь. Вот это было бы хорошо, и тема по Вас.

Все мы чувствуем под собой больше почвы, когда вспоминаем о прошлом, особенно отдаленном, чем когда решаем, что теперь делать, т. е. решаем уравнение с очень многими неизвестными. . И привожу недавнее впечатление.

Ко мне пришел генерал О. по делу В.П. Трубецкого[1347], кот. будто бы преследуют за недолгое участие в «Обществе Сближения с Советской Россией». Оказалось, что преследуют его не в Америке, где он сейчас живет, а здесь, во Франции ― его прежние друзья и единомышленники. О. хотел его против них защищать и пришел узнать у меня подробности об этом «Обществе» и вообще о посещении Богомолова. И, когда я ему сказал, что после нападения Гитлера на Россию началось фактически сближение и объединение тех, кто желал победы не Гитлеру, а России над нами, что это было в основе нашего дальнейшего поведения, он с грустью сказал: а ведь эта победа была бы единственным способом избавить Россию от большевизма. Сейчас трудно сказать, что было бы, если бы Гитлер победил Россию, а затем и Европу. Но, помня тогдашние настроения, могу засвидетельствовать, что у нас ни малейших колебаний не было, и что если надежда на перерождение большевиков оказалась иллюзией, то победы Гитлера, кроме Жеребковых, никто не хотел, и мы о поражении его и об укреплении советской власти не жалеем, если она и не принесла того, на что можно было надеяться.

Но как на все это смотрели там, в России? Личных впечатлений у нас не было; о тогдашних и тамошних настроениях приходится судить по рассказам, по мемуарной литературе. Многие мемуары потрясают; они примирили меня с «Возрождением»; но мемуарная литература поневоле не может дать объективности; ее могут ей придать те, кто умеет, как Вы, воссоздать и сочинить людей более характерных и типичных, чем живые люди. От них наши потомки узнают, что в России происходило тогда, в эпоху войны, победы и потом поражения Гитлера и прихода Советов в Европу.