В последнем письме ко мне Керенский вопрос ставит так: на «эволюцию» рассчитывать нельзя. Значит только два выхода ― «дворцовый переворот» или «Революция». Если же не будет ни того, ни другого, то будет война. Из этого он выводит далее ― «сделать Революцию». И он мне пишет: «Наше единственное расхождение с Вами, что Вы считаете возможным эволюцию». На это я ему ответил уже, что дворцовый переворот для меня есть вид «эволюции»: а главное ― для эмигрантов невозможно делать отсюда ни Революции, ни переворота, ни эволюции. Только на месте можно видеть, как события развиваются и этому помочь отсюда. Но я считаю опасным и вредным проповедовать тезис, что эволюция невозможна: если в наше время существовал какой-то ореол «Революции», и можно было ей соблазниться, то едва ли теперь кто-либо ее хочет. Что же касается до переворота, то ведь он доступен только тем, кто близок к аппарату власти. А таких людей политический аппарат узнает раньше, чем мы. Но довольно об этом. Я вспоминаю, как в своем «предисловии» Вы ставили вопрос, почему я такой принципиальный враг Революции? Я думаю, что это осуждение ее заложено очень глубоко. Я отчасти касаюсь этого в своих «Воспоминаниях».
Я получил третьего дня письмо от Терентьевой; она пишет, что все получила, книга готова и через неделю пойдет в набор. «М.М. Карпович помог нам разобраться в рукописях и вполне согласен, что включение Вашей последней главы будет очень удачным окончанием».
Насколько я понимаю, это значит, что рукопись принята, и даже с сомнительной главой? Но я остаюсь при своем сомнении в том, что книга будет интересна для чтения; кроме разве очень близких людей, кот. будут интересоваться лично мной. Мне было бы более свойственно писать о других, как в книгах о 1-й и 2-й Думах. Жалею, что вовремя не писал о 3-й и 4-й, а теперь память уже ослабла. Но «жребий брошен» Богом, [так] что Вы раскаетесь в своей рекомендации. Но лично мне было интересно пережить это время и осознать, почему жизнь меня создала таким, что я нигде не был «своим» и никогда не любил ни управлять, ни приказывать. Я часто хотел «убеждать», но и только. Это было моей дорогой. Но это уже «исповедь», кот., конечно, в печати я не делаю.
Я уеду в Июле. Значит, в Мае увидимся?
Вас. Маклаков
Автограф.
BAR. 5-5.
М.А. Алданов ― В.А. Маклакову, 13 мая 1953
13 мая 1953
Дорогой Василий Алексеевич.
Ей Богу, не могу Вас «поздравить» с тем, что Ваша книга сдана в набор. Вы один, по Вашей необыкновенной скромности, могли сомневаться в том, что она будет издана. Не понимаю лишь одного: как это Карпович мог помочь издательству «разобраться в рукописи»? Ведь все было переписано на машинке и страницы перенумерованы? Тогда в чем же разбираться? Набирают в Нью-Йорке быстро, и, быть может, книга будет набрана, послана Вам для корректуры и напечатана еще в июле. Если нет, то лучше, по-моему, выпустить ее в сентябре или в октябре: в августе мертвый сезон. К сожалению, Чеховское издательство, как все американские издательства, дает авторам лишь шесть бесплатных экземпляров. Вам, разумеется, не хватит (рецензентам они, конечно, посылают сами, не в счет этих шести).
История с Мельгуновым действительно непонятна. Вы, должно быть, правы: он мог допустить неосторожность в показаниях.
Получил вчера письмо от Николаевского. Он все-таки улетает в Мюнхен, но на этот раз лишь на самое короткое время. О том, что там «Бедлам», писал и рассказывал не один Мельгунов. Но пока никто из заваривших кашу от нее не отказался! Быть может, эта майская сессия приведет к расколу, к отставкам или хоть к каким-либо результатам. Просто неслыханно, что люди несколько лет совещаются, тратят огромные чужие американские деньги и не могут ни сговориться, ни кончить дело.