«Права человека и империи»: В. А. Маклаков - М. А. Алданов переписка 1929-1957 гг. (с иллюстрациями)

В последних своих словах я имею в виду кадетов всех оттенков, т. е. и Вашего, и Милюковского. Что и говорить, разница между ними есть, Вы обосновали ее в ценнейших книгах, — но только в книгах, с тонким подробным анализом разных значительных и незначительных фактов и можно обсуждать эту разницу, — а в письме почти невозможно. В самом основном оба оттенка сходились. И Вы, и Милюков одинаково не хотели революции, одинаково стояли за эволюцию, за глубокие реформы. И Вы тоже не стали министром Столыпина, хотя при желании могли бы стать. Что ж еще? Роль Павла Николаевича в 1917 году? Он, странной волей случая, — он, старый радикал, ненавистный всей правой России, — оказался последним защитником монархии: на заседании 1 марта с великим князем его НЕ поддержали Шульгин и Родзянко[1914] и еле поддержал Гучков[1915]. Что сказали бы Вы, если б были на том заседании? Я когда-то писал в «Последних Новостях» об этом заседании (в день 70-летия Милюкова). Керенский на меня тогда сердился и ругал меня: «Нашли чему удивляться! Если бы план Вашего Павла Николаевича был тогда, 1 марта, принят, то великий князь не доехал бы до вокзала, его разорвали бы на улице» (как Вы помните, П.Н. предлагал Михаилу Александровичу тотчас переехать в Москву, где еще был надежный, не разложившийся гарнизон). Я тогда Керенскому ответил: «Что было БЫ, если б план Милюкова был принят, этого не можем знать, — ни Вы, ни он, ни я. Зато мы знаем, что было после отклонения этого плана» (я не имел в виду сказать: «вследствие отклонения»). Был октябрь. К этому я и теперь ничего добавить не могу. Потом Милюков ушел. Позднее стал поддерживать Добровольческую армию[1916]. По-моему, уж тут, несмотря ни на что, был совершенно прав. Неправ, по-моему, был в том, что стал ее в «Посл[едних] Новостях» ругать тотчас после ее крушения. Но большого политического значения это уже не имело: она была кончена.

Еще раз скажу, я очень плохо разобрал всю последнюю часть Вашего письма и, быть может, пишу не о том, что Вы сказали. Мне показалось также, что Вы хвалите культурные заслуги Милюкова несколько в ущерб его политическим делам? Думаю, что если б были только культурные заслуги, то Милюков в истории места занял бы много меньше. Очень преходяща и слава историков, она скоро становится мертвой, остается чуть ли не одно имя. Пушкин называл Карамзинскую историю «бессмертной», но ее теперь и читать нельзя (она у меня есть, я пробовал и не дочитал). А о политических делах говорят и пишут те же историки и через тысячелетия. Будут писать столько же времени и о русском освободительном движении, будут всегда вспоминать и Bаши книги, и Ваши речи.

Простите, что написал столь длинно и несколько сумбурно. Шлем самые сердечные, самые горячие пожелания Марье Алексеевне. Берегите себя,

Дорогой Василий Алексеевич.

Ваш М. Алданов

Еще несколько слов о «по воле истории». Зачем говорить об Англии? Если бы Милюков жил в начале царствования Александра I или Александра II[1917], его судьба была бы иной. Было бы не два месяца власти (и то не на вершинах власти).

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-25.

В.А. Маклаков — М.А. Алданову, 9 марта 1956

9 Mapтa [1956[1918]]

Дорогой Марк Александрович!

Начинаю Вам отвечать, но не уверен, что смогу до конца писать разборчиво. Начну о том, что можно выразить кратко.

Сестра гораздо лучше; это находят и оба доктора, и она сама, и те, кто ее навещает. Речь заходит уже о выписке из больницы; но в порядке не обследования, а лечения ей нужно еще продолжить вспрыскивание в артерию лекарства, кот. расширяет сосуды. Эта операция сложная и трудная у того, у кого сосуды слишком узки; поэтому нужно еще продлить пребывание в больнице, прежде чем поместить ее не домой еще, а туда, где она будет отдыхать. Это — очередной вопрос.

С Кусковой недоразумение благополучно окончилось. Я получил от нее два очень милых письма; если она на что-нибудь и обиделась, то только на то, что я это мог объяснить ее неудовольствием на мое отрицательное отношение к ее «Воспоминаниям». Ее последнее письмо настолько дружелюбно и трогательно и ко мне, и к сестре, что я ей их прочел. И все это она писала в то время, когда драматически умирал ее доктор и друг Бемар. Вот сильная духом женщина. Получил от нее посмертную книгу Прокоповича[1919]. В ней статья, еще не напечатанная нигде, «Способность народных масс к демократии». Вот актуальный вопрос; прочту ее с большим интересом.

Перехожу к главной теме письма — о Милюкове. Делаю это без колебаний. Об этом надо бы поговорить при свидании, но хоть вкратце намечу главные пункты.