«Права человека и империи»: В. А. Маклаков - М. А. Алданов переписка 1929-1957 гг. (с иллюстрациями)

Я Вам писал, что «Воспоминания» Милюкова открыли мне его с той стороны, с кот. я, к стыду моему, его недостаточно знал и ценил. В Вашем письме от 22 Февр[аля] Вы несколькими чертами определили, что такое был Милюков. Под тем, что Вы о нем говорите, подпишусь с удовольствием и без малейшего возражения. Но Вы правильно замечаете, что я хвалю культурные заслуги Милюкова несколько в ущерб его «политическим делам». И добавляете к этому: если бы у него были только культурные заслуги, то Милюков занял бы в истории много меньше места. И это правда, но это ничего не доказывает; т. к. ради этого места в истории люди работают. И Вы отмечаете, что с Милюковым в политической области часто я расходился, и на причины проявления разногласий в своих книгах указывал. В этих разногласиях была та особенность, что не мешала мне быть с ним в одной партии, и даже до конца избираемым в члены ее Ц.К. Потому разногласия с моей стороны никогда не принимали характер «осуждения». Другие осуждали его гораздо строже, чем я. Вы, может быть, помните, что Дорошевич[1920] дал ему кличку — Бог «бестактности». Некоторые поступки Милюкова вызывали искреннее недоумение, даже среди его преданных друзей. Помните Вы, как после речи Родичева, кот. сказал о «столыпинских галстуках», Дума под вопли правых исключила Родичева на 15 заседаний (максимальное наказание), а Крупенский[1921] предложил ей выразить свое сочувствие Столыпину аплодисментами. Оппозиция и кадеты сначала хранили молчание, кроме Милюкова, кот. встал и долго аплодировал. Это подняло в фракции к.-д. целый скандал; Тыркова рассказывает об этом в своей книге «На путях к свободе»[1922]. Это было не похоже на Милюкова, и без всякой надобности внесло смуту в умы. Элькин недавно мне написал о выступлении Милюкова, что он один, вопреки всем, был против войны 14 года и один убеждал Михаила не отрекаться в 1917 г. В 14 году во время объявления войны я был еще в Германии и бестактной статьи Милюкова в «Речи» не помню; но я был на заседании Думы 26 Июля 1914, где Милюков говорил о безусловной поддержке «правительства». За это я мог только его одобрять, хотя вспоминаю его (С.С.[1923]) полемику со Струве в «Освобождении» во время Японской войны, где Милюков показывал себя «пораженцем». Но не хочу вспоминать всех мелочей и непоследовательности Милюкова. И это говорю Вам, и об этом никогда не писал. Основное разногласие мое с ним было в отношении к Революции. Но я невольно спрашиваю себя: как мог такой человек, как Милюков, делать подобные, хотя бы мелкие промахи? Мне хотелось бы иметь удовлетворительный ответ на этот вопрос, т. к. это не вяжется с его серьезностью, вдумчивостью вне «политики». В письме от 22 Фев[раля] Вы пишете, что «политическая драма» Милюкова заключалось в том, что за свою долгую жизнь, по воле истории, он был у власти меньше двух месяцев, и между тем «он к власти стремился». В результате Вы находите, что Милюков родился не тогда и не там, где было нужно. Вы понимаете, что это не объяснение. Те трудные времена, когда ему пришлось жить и работать в политике, были пробой для человека, для его собственной силы и понимания, и для оценки тех сил, с кот. он должен бороться. В том, что мы говорим сейчас о Милюкове, как возможном, но неудавшемся вожде России, заключается величайшая победа его личности. Ни о ком история так ставить вопрос не будет, разве из противоположного лагеря. И мы говорим особо о Милюкове, благодаря тем талантам его, кот. Вы отметили в письме 22 Фев[раля]. Никто лучше его не знал «истории» и всеобщей, и русской и не наблюдал тех исторических катаклизмов в разных странах, кот. кончались то «реформами», то «Революцией». И он не только сам это знал, умел и лично «наблюдать» этот процесс, — все его поездки по балканским странам; всему этому пониманию он учил и других, как автор популярных книг, как преподаватель истории и как неутомимый и талантливый «публикатор». В этом отношении он становится одним из «властителей политических дум», создателем последователей и поклонников, но и врагов справа и слева, так как Милюков был одним из носителей идей современного прогресса. Одного ему не хватало: применять свои идеи на практике, т. е. быть не учителем своих учеников и читателей, а настоящим общественным «деятелем» в одной из допускаемых властью сфер. В тогдашней русской жизни он сталкивался часто с дефектами бюрократии и Самодержавия и гораздо реже, случайно, с сопротивлением, косностью, невежеством и эгоизмом тех, кого он защищал. Он был наблюдательным критиком, а не «деятелем». И он именно потому, что этого не пробовал, рекомендовал России «последнее слово» европейской жизни, 4-хвостку, парламентаризм и т. д., уподобляясь тому, кто хочет научить плавать брасом не умеющего в озере плавать в море. Он чувствовал в себе достаточно силы, чтоб плыть в океане; ежедневный опыт его практической жизни, публицистики, журналистики, [слово нрзб] казались ему доказательством «силы» его убеждений. Они же, эти похвалы, создавали ему самому и другим иллюзии мотива его популярности и способности, почему именно к нему как к спасателю обращались и Трепов, и Плевако и другие. Недостаток Милюкова был в том, что он сам поверил в свое уменье и силу и не задумывался, требовал всей власти себе, в то же время оставаясь верным идеалам «свободы» и противником насилия «государства». А это было несовместимо. Либо то, либо другое. Можно исправлять государство либо путем «Революции», т. е. полного свержения прежней власти и создания новой, или путем «эволюции», т. е. исправления прежней власти, оказывая ей опору, помощь со стороны общества в этом ее «исправлении». Вот две дороги; некоторое сочетание их — мы имели в том, что называется «государственным переворотом», кот. исходит от власти. Проклятие «Революции» в том, что, когда она происходит, новая власть фатально должна идти дорогой нарушения тех начал свобод и равенства, ради кот. она была сделана. Она началась во Франции, реформами Людовика XVI, под влиянием "Assemblée Nationale"[1924] — а кончилась его низложением и казнью и диктатурой Робеспьера и Наполеона; у нас она началась в Феврале 1917 г. — а кончилась Лениным и Сталиным, кот., как это ни страшно сказать, оказались как переходная степень — полезны. Заслуга Милюкова в том, что этим путем он идти не хотел; это противоречило его настоящей политической честности. Тогда ему оставалось идти путем «эволюции»; этот путь гораздо труднее и не всегда удается; им хотел идти в 1789 г. — Mirabeau[1925], но не смог; его, несмотря на его талант, устранили сами Assemblée Nationale 7 Июля 1789 г., закрыв ему дорогу в Министерство, а попытки войти в сношения с королем через Lamarck[1926] кончились бегством короля в Varenn и уже Революцией. Но если этот путь не удался, несмотря на [слово нрзб] Mirabeau, то его неудача фатально привела к Революции уже настоящей. Но Милюков не доверял власти, а главное — не понимал, что ему поддержка необходима, ему самому; что его популярность среди его круга — сама по себе не опора, а препятствие. Он систематически мешал всякому соглашению с прежней властью; сорвал обращение Витте к Земскому Съезду, приветствие [два слова нрзб] Витте перед 1-й Гос. Думой, сорвал переговоры с правительством, кот. велись через Трепова. Он фатально сам вел к Революции, а только когда она наступила, он ее испугался и в противоречие с прежней политикой убеждал Михаила не отрекаться. В этой двойственной, непоследовательной политике Милюкова сказалось противоречие между его талантом, как интеллигента, популяризатора, и неопытность, вернее, односторонность, как «практического» деятеля. Этот опыт он мог получить только справа; а он согласился принимать его только слева. Правых — земцев и лучших из Октябристов — он отвергал, чем приготовлял дорогу Ленину.