Права человека

Вопреки утверждениям мистера Берка, поднятый шум разбудил и встревожил не только королеву, но и всех и каждого во дворце. Лафайету пришлось вторично мирить стороны, так что в конце концов Garde du Corps снова нацепили национальные кокарды, все было предано забвению, и дело ограничилось двумя-тремя жертвами.

В конце этих беспорядков король с королевой значительное время простояли на балконе, и, вопреки инсинуациям мистера Берка, никому из них не пришлось прятаться безопасности ради.

Как только мир и порядок были восстановлены, раздался единодушный крик: «Le Roi à Paris!» — «Короля в Париж!». Это был клич мира, и король тут же дал свое согласие. Эта мера заранее расстроила все замыслы похитить короля, чтобы перевезти его в Мец и поднять знамя борьбы против Конституции; имевшиеся подозрения рассеялись.

Король с семьей прибыл в Париж вечером, и от имени граждан его приветствовал мэр Парижа Байи. Мистер Берк, который на протяжении всей своей книги путает события, людей и принципы, в своих замечаниях о речи Байи ухитрился спутать также и время. Он ругает Байи за то, что тот назвал этот день прекрасным — un bon jour.

Мистеру Берку не мешало бы знать, что весь эпизод растянулся на два дня: первый, чреватый опасностями и беспорядками, и второй, когда все окончилось миром; на это-то мирное завершение дела и на прибытие короля в Париж и намекает Байи.

Не менее трехсот тысяч человек двинулось из Версаля в Париж, и за все время шествия не было ни одной враждебной выходки.

Со слов Лалли-Толандаля, дезертировавшего из Национального собрания, мистер Берк утверждает, что, вступив в Париж, толпа принялась кричать: «Tous les Evêques à la lanterne!» — «Епископов на фонарь!».

Поразительно, что кроме Лалли-Толандаля этого никто не слышал, а кроме мистера Берка никто не поверил. Все это никак не вяжется ни с одним обстоятельством всего дела.

До сих пор епископы не появлялись ни в одном из эпизодов драмы мистера Берка; почему же он теперь ни с того, ни с сего вывел их на сцену разом — tout à coup et tous ensemble? Мистер Берк манипулирует своими епископами и фонарем, будто фигурами в волшебном фонаре, и строит действие не на логической связи, а на контрасте.

Но, как и вся его книга, это лишь показывает, как мало веры надлежит придавать произведениям, где не заботятся даже о правдоподобии клеветы; этим замечанием, а не монологом во славу рыцарства, как это сделал мистер Берк, я заканчиваю рассказ о походе в Версаль.[14]

Мне предстоит теперь пробираться вслед за мистером Берком сквозь непроходимые заросли выспренних декламаций и своего рода церковных песнопений о правительствах, где он утверждает все, что взбредет в голову, воображая, будто ему поверят, хотя он и не приводит ровно никаких доводов или доказательств.

Перед тем, как сделать какой-либо вывод, должны быть установлены, признаны или отвергнуты определенные факты, принципы или данные. Мистер Берк обрушивается с обычной руганью на Декларацию прав человека, изданную Национальным собранием Франции в качестве основы, на которой зиждится ее Конституция. Он именует эту декларацию «гнусным и грязным листком о правах человека».

Значит ли это, что мистер Берк намерен отрицать наличие у человека каких-либо прав? Если так, то он, должно, быть, хочет сказать, что таких прав нигде нет и что сам он их также не имеет; ибо что еще существует на свете, кроме человека? Если же мистер Берк признает, что человек имеет права, тотчас возникает вопрос, каковы они, эти права, и откуда человек получил их первоначально?

Ошибка тех, кто в своих рассуждениях о правах человека ссылается на примеры из древности, состоит в том, что они недостаточно далеко уходят в глубину древности. Они не доходят до конца пути. Они останавливаются где-то на промежуточных стадиях, за сто или тысячу лет до нашего времени, и то, что делалось тогда, объявляют законом для современности. Но ведь это отнюдь не авторитет.

Углубившись в древность еще дальше, мы обнаружим преобладание прямо противоположных мнений и обычаев, и если, уж считаться с авторитетом древности, то можно привести тысячи таких авторитетов, последовательно противоречащих друг другу. Но если мы станем продолжать, то придем под конец к своей цели: к тому времени, когда человек вышел из рук творца. Чем он был тогда? — Человеком. Человек — таков был его высокий и единственный титул, и более высокого ему нельзя присвоить. Но о титулах я скажу ниже.

Стало быть, мы пришли к происхождению человека и его прав. Что же до форм управления людьми с тех пор и по сие время, то они могут занимать нас лишь постольку, поскольку мы имеем возможность учиться на ошибках или усовершенствованиях в этой области, с которыми знакомит нас история. Те, кто жил сто или тысячу лет назад, были тогда столь же современными людьми, как мы для нашей эпохи. Они имели своих древних, а те, опять-таки, своих, и мы в свою очередь станем древними.