Права и обязанности (СИ)

– По-моему, – буркнул он, – Рико так и не поверил, что ты ушел. По-моему он думает, что ты умер, а мы скрываем это, чтобы его не расстраивать.

– Он же был на слушанье!

– И что? Хочешь сказать, он понял все, что там происходило? А если бы даже и понял – вряд ли бы увидел проблему. Он сам на своем веку не один нос ломал.

– Так почему, во имя бинома Ньютона, к нему претензий нет, а ко мне есть?!

– О, – полным с трудом сдерживаемого гнева голосом протянул Прапор, – быть может, потому, что предполагается, будто в твоей черепушке серого вещества немного больше? Или может потому еще, что ты элементарно напугал Шкипера? Он не знал, что и думать: где это видано, чтобы Ковальски кого-то бил…

– Знаешь, вообще-то мне довольно часто приходится это делать, Прапор.

– Но ты это делаешь без особого энтузиазма. Надо, мол, значит надо, ладно уж… Если можно не бить, ты не станешь. А в тот раз стал. И Шкипера это взволновало. Он думал, быть может ты чутка… тронулся?

– А потом выяснилось, что я совершил это в здравом уме и твердой памяти, и он решил, что оптимальное решение проблемы – это избавиться от такого криминального элемента.

– А что он должен был сказать? «Ковальски, варианты»?!

– Неплохая идея, учитывая альтернативу.

– Но ты ничего не сделала с этим. Ты не настаивал на перерассмотрении. Ты не потребовал изменить решение. Ты просто ушел. Как будто мы никогда ничего для тебя не значили. Просто сменил команду, Ковальски. Я надеюсь, хоть там тебе смогут пояснить, что ты сделал не так.

– Знаешь. Прапор, обвинять человека в том, что он выполнил свой долг, и наказать его за это, а после еще обвинить в том, что он принял наказание – это слишком даже для Шкипера, а уж я-то знаю в каких он отношениях с логикой.

– Ковальски, ты просто ничего не понимаешь в чувствах, вот и все.

– Оглядываясь на эту историю, я могу сказать, что не слишком об этом жалею.

***

Удар потряс судно от киля до носа. Как будто стальное тело судна ожило и попыталось освободиться от посторонней власти.

Даже стены завибрировали, а в ушах нарастал неприятный металлический гул. Ковальски сел рывком, переходя из положения сна в положение готовности к бою минуя все промежуточные стадии. Но рядом никого не было.

Порох велел им с Прапором разойтись по разным углам и делать вид, что в помещении только один «пингвин», в противном случае он за себя не ручался. Так что никак нельзя было бы свалить происходящее на кого-то, кто решил сделать персонально тебе гадость, пока ты спишь…

Судно тряхнуло еще разок, и пол под ногами будто бы покосился. Они переглянулись.

– Точно больше ни одного гвоздя? – вздохнул Порох. Ответом ему был скрежет обшивки.

– А вдруг это кракен?!

– Кракенов не существует, юный Прапор.

– А что это тогда?! Мы встретили двенадцатипалубный авианосец, и он на радостях решил обнять старого знакомого?!

– Это тоже маловероятно.

В следующий момент кусок стены, возле которой сидел, приваливаясь спиной, ученый, обрушился на пол, как будто с другой стороны кто-то орудовал гигантским консервным ключом. Из проема немедленно повалил дым, и в нем, будто какой-то ангел технократического возмездия, вырисовался силуэт. Который, впрочем, едва ступив внутрь, утратил сверхъестественный ореол и превратился в обычного человека. Ковальски на него хмуро прищурился, потом скосил глаза на дыру в стене и произнес:

– Знаешь, вообще-то здесь есть дверь…

Рико что-то невнятно прорычал в ответ. Буквально сразу же после этого из своего угла ликующе возопил Прапор.

– Вот! – воскликнул он. – Это я и имел в виду! Как бы там ни было, но «пингвин» приходит за своими…

Рико издал горлом булькающий звук. Он был из тех редких людей, чье поведение словами не описать – всю его нервную мимику, размашистые движения, и неразборчивое рычание вместо речи. Нужно было это видеть своими глазами, чтобы осознавать, насколько все безнадежно. Только тогда постепенно в голове кристаллизуется мысль, что идти на сближение ради понимания все же придется.

Подрывник всем корпусом повернулся к Ковальски и сделал по направлению к нему пару шагов, что выглядело, с точки зрения последнего, угрожающе. Он отлично знал, какая у Рико тяжелая рука, и отдавал себе отчет в том, кто виновен в последних его неприятных переживаниях. В принципе, у него был шанс уйти от возмездия – у того, у кого ноги длиннее, зачастую и скорость в беге выше – однако он остался там, где сидел. Обидеть Рико было все равно, что обидеть ребенка – всегда искренний в своих чувствах, тот не умел ни лукавить, ни хитрить, у него все всегда было на лице написано. Ученому было просто его понимать – в отличие от других людей, которые запутывали отношения словами.

Он снизу вверх глядел на подступившего к нему практически вплотную «пингвина», в ожидании всего, что у того найдется высказать. И у того нашлось.