Права нации. Автономизм в еврейском национальном движении в позднеимперской и революционной России

В этой главе речь пойдет о том, как Первая мировая война привела к той первичной форме самоуправления, которая позволила заложить фундамент подлинной еврейской политической автономии. Недавние исследования российской политики во время Первой мировой войны, в том числе исследования реакции правительства, военного руководства и гражданского общества на такие экстраординарные трудности, как нехватка продовольствия и огромные потоки беженцев и переселенцев, показали, что инфраструктура общественных организаций, мобилизованная различными национальными группами, закрыла собою брешь, оставленную — или созданную — российским правительством[609]. В частности, Питер Холквист попытался переосмыслить наше представление о русской революции как о некоем «континууме кризиса», начавшегося в 1914 году и окончившегося только в 1921-м или 1922-м с победой большевиков в Гражданской войне[610]. Холквист утверждает, что политические классы в России воспользовались возможностями и инструментами мобилизации военного времени для достижения собственных политических целей и такое положение дел продолжалось до конца военных действий. Холквист также предполагает: «Сложившаяся в результате сеть полуобщественных, полугосударственных структур была не столько сферой общественной, не зависящей от государства, сколько „парагосударственным комплексом“, в котором общество и государство оказались тесно переплетены»[611]. Это описание идеально соответствует также и деятельности политического класса российского еврейства в годы войны — с тем лишь важным отличием, что политические проекты, созданные российскими евреями, хотя частично и финансировались правительством, существовали абсолютно независимо от государственных структур. Еврейские организации, по сути, взвалили на себя все обязанности, от которых отступилось государство, а бóльшую часть средств, необходимых для выполнения этих обязанностей, привлекли благодаря иностранной поддержке и денежным сборам в общинах.

В условиях войны и гонений широкомасштабная помощь со стороны еврейских организаций приводила под их крыло все больше и больше единоплеменников — процесс, который с большой вероятностью способствовал еврейской самоидентификации. Однако нельзя упускать из виду еще один процесс: угасание надежд евреев на равенство гражданских прав, не говоря уж — на интеграцию в Российской империи, которая на глазах разваливалась. Евреи стали козлами отпущения, и складывалось впечатление (неважно, верное или нет), что даже среди самых непримиримых либеральных противников правящего режима мало кто готов опровергать слухи или защищать, пусть даже символически, российское еврейство от правительства; а в результате и российский либерализм утратил привлекательность в глазах евреев. Кадеты и либералы, неспособные защитить даже личные права евреев, утрачивали их доверие, и евреи все чаще приходили к мысли, что исход войны должен обеспечить им национальные права. Наконец, война вынудила все политические партии принять участие в создании еврейского протоправительства. Тем самым завершилась централизация политической жизни и политической организации российских евреев в Санкт-Петербурге, а еврейское общественное мнение обратилось к идее полной автономии. Все эти перемены подготовили почву для требований гарантии национальных прав евреев — как при заключении Версальского мира, так и при новом режиме в России. Международные связи между еврейскими политическими группами и надежды на взаимосвязи внутри элиты всемирного еврейства укреплялись даже несмотря на то, что евреи в составе армий разных европейских стран сражались друг против друга. Вопрос о том, кто именно выражает интересы еврейства, в ходе мировой войны и особенно в ходе усилий по ее завершению становился все более насущным. Для российских евреев Первая мировая стала периодом страданий, массовых переселений, востребованности общинных институтов и, наконец, началом фундаментальных перемен в общинной жизни.

Евреи как козлы отпущения