Правая сторона

В лицо хлестал тугой ветер, и Иван лег возле багажника, где меньше дуло. Склонив голову набок, наблюдал, как медленно проплывает мимо Громотуха с клочьями облаков над вершиной, слушал, как шуршит вода у борта. Сколько раз он все это видел и слышал, а не надоедает. Попади он в другое место, именно этого и будет ему недоставать. Этой вот Громотухи, нависшей над Полуденным, этой бездонной зеленоватой воды, крутых берегов с черной, уходящей вверх тайгой.

И опять думал о Тамаре. Странное дело, когда они ссорятся, он и злится на нее, и готов наговорить бог знает что, а сядет в лодку или уйдет в тайгу — все меняется. Он начинает жалеть жену и мучается, что обидел, хотя мог сдержаться, уступить в чем-то. Вот хотя бы эти проклятые соболишки. Конечно, дико, что взяла их у Клубкова. Но разве она не говорила ему, разве не прожужжала уши, что хочет к зимнему пальто соболиный воротник. Пропускал мимо ушей или негодовал против барских замашек. И жена перестала напоминать, сама достала. Почему бы ей не иметь соболей на плечах? Разве не имеет права? Имеет. Что она тут на озере видит? Ради мужа живет в тайге, бросила музыку, концерты, скольким пожертвовала.

Летом еще так-сяк. Зелень и прочее, почти курорт. А зимой жутко. Бесконечные штормы, грохот волн о скалы у самого почти дома. С ума можно сойти от нестихающего грохота. Снег, лютые морозы, метели… И даже не это самое главное, а то, что нет рядом привычного: подруг, знакомых — музыкантов, нет той атмосферы, в которой она привыкла жить.

А он, муж, то в тайге, то на озере, дома почти не бывает. Каково ей ждать, тревожиться? А что ей улыбается в будущем? Все та же тайга. Да, заслужила она нечто большее, чем воротник. Вот взять бы осенью отпуск да махнуть на левую сторону с ружьем. Добыть жене шкурок и на воротник, и на шапку, и на что угодно. Ей, может, единственная радость и осталась.

Чем дольше думал, тем больше находил себя неправым в мелких ссорах с женой. Она нервничает, надо успокаивать ее, когда и смолчать, если даже не права. Ее тоже понять надо. Запоздалое раскаяние грызло его, злость к Клубкову копилась. Подъехал, подлец, со своими соболями, по рукам и ногам связать хотел. Что ему стоит сказать: «У меня жена лесничего соболей покупала». Крутись тогда.

Иван завозился, выглянул из лодки, когда до Щучьего оставалось не более двух километров. Смотрел-смотрел назад, поверх Артема и, качнув лодку, стал перебираться с носа на корму.

— Северянка! — крикнул в лицо Артему.

Тот не расслышал, убавил газ.

— Совсем глуши! — Иван махнул рукой на мотор.

Стало тихо. Только плескалась мелкая волна у бортов.

— Ты чего? — удивился Артем.

— Слушай…

Тихий, будто серебряный, звон трепетал над озером. Непонятно, откуда он появился, мелодичный, явственно тревожный звон. Воздух ли так дрожал или ветер над прибрежными скалами и кедрами создавал этот странный, плывущий звук.

— Запоминай звон, — сказал Иван. — Его даже сквозь гул мотора можно услышать. Его всем телом чувствуешь. Он везде, даже внутри тебя. Как только услышишь — беги к берегу. Не раздумывай. Понял? Оглянись-ка.

Артем оглянулся, но озеро за спиной было спокойно. Туман как-то незаметно рассосался, вода стеклянно поблескивала. Везде была ровная, чистая гладь. Только позади, у каменного мыса, далеко выдававшегося в озеро, темнела узкая полоска. Она перекинулась до другого берега. Можно было подумать, что это упала тень от мыса и расстелилась на километры.

Иван показал рукой.

— Вон она, родимая. И, кажись, хорошая.

Артем смотрел на полоску и заметил, что она движется к ним. Да, она надвигалась, наливаясь фиолетовым цветом, ширилась на глазах, и он знал, о чем говорил Иван.

Сердце тоскливо сжалось, Артем покосился на далекий берегу сквозь расстояние явственно увидел, как там уютно громоздятся деревья и скалы. Там твердо и надежно.

Он заспешил, дернул стартер. Скорость оказалась невыключенной, и лодка рванулась с ходу. Артем тут же заложил руль в сторону берега. Не очень круто. Ему не хотелось перед лесничим казаться трусом.

Иван отрицательно замотал головой и махнул рукой на Щучий. Он посчитал, нет резона спасаться у берега. Расстояние что до Щучьего, что до ближайшей, удобной для причала бухты, примерно одинаковое — километра два.

Артем повернул на Щучий, по-прежнему стараясь казаться спокойным. Даже пытался что-то насвистывать потихоньку. Искоса взглядывал на Ивана. Лицо лесничего — непроницаемо. Успеют ли они? Наверное, успеют.

Вдруг Артем услышал гулкий вздох, будто ущелья вздохнули холодом горных рек, сразу напрягся. Он видел, как по воде прошли быстрые судороги, обгоняя лодку. В один миг гладь воды растрескалась рябью. Неизвестно, откуда появилась зыбь, она качала лодку с кормы на нос.

А сзади догоняла их резкая темная полоса во всю ширь озера. И по этому угрюмому полю бурлили пенные гребни волн, которые, казалось, светились изнутри зловеще мерцающим светом. Усиливался глухой, шедший как бы из глуби озера шум.