Правая сторона

— Какой еще обход! — настороженно прислушивающаяся к разговору Семеновна сорвалась на крик. — Никакого обхода нам не надо! Выдумали — обход!

— Помолчи, — вполголоса произнес Клубков, не глядя на жену. Он пододвинул к себе чай, жестом пригласил других.

— Ко мне на днях Ларион приплывал… — выждал малость, наблюдая, как из чашки струится парок. Ничего не выражало его лицо. — Тебя, говорит, директор просил приплыть, — продолжал хозяин, отпив глоток. — А я Лариону и отвечаю: ежели надо — пускай сам ко мне приедет. Вот так, милые.

— Дело серьезное, Тихонович, — напомнил Иван.

— Сурьезное, Ваня, шибко сурьезное… Ты, случаем, не знаешь, пошто ваши мужики Сельгу вверху запрудили?

— Запрудили? Сельгу?!

— Запрудили, Ваня, запрудили. Два дня валуны катали.

— Первый раз слышу. — Иван был обескуражен.

— Не с этим я тебя ждал, не с этим.

Иван пожал плечами, криво усмехнулся.

— Так как, Тихонович, поедешь в Полуденное жить?

— На кой оно нам сдалось, ваше Полуденное, — встряла опять Семеновна. — У нас, слава богу, своя изба.

— Тебя спрашивают? — хозяин повернул к ней хмурое лицо.

— А чего молчишь, как телок? Ответь имя как следует!

— Помолчи, — недобро сказал Клубков, царапая скатерть. Обернулся к Ивану, пристально его разглядывал. — А ежели я не поеду, тогда как?

— Этого я не знаю. Глухов решает, — каким-то чужим, с хрипотцой, голосом сказал Иван.

Артем тут же стал шарить в кармане, где лежало предупреждение Глухова. Искал и понимал бессмысленность этого — бумага все равно мокрая и потеряла силу — ничего на ней не разобрать. Клубков остановил.

— Не ищи, верю я. Речку, значит, перегородили, в сухое русло пустили воду, теперь я в заповеднике. Выбирай, Александр Тихонович: либо — либо. Так я рассуждаю?

Иван промолчал.

— Ну, вот ты, Ваня, партийный, объясни мне, темному мужику. По совести это или нет: из русла воду в протоку пустить?

— А ты здесь по совести живешь?

— Лучше бы за своими приглядывали, — не утерпела опять Семеновна. — Свои браконьерничают, им можно.

— Ага, на то и свои, — поддержал жену Клубков. — Браконьерничают, тозовки незарегистрированные держат. Им — можно. Вот были у меня на неделе люди из района — рыбалкой баловались. Мне бы взять да спросить: можно ли держать без разрешения милиции мелкашку? Мужика и прибрали бы к рукам. А я вот молчу. Потому что каждый живет как может, и не надо мешать. Так я говорю, Артемий?

— Тозовки нас не интересуют, — прокашлявшись, сказал Артем. — Давайте говорить о Полуденном. — И покраснел.

— Зачем так торопишься, Артемий? — Клубков смотрел на него, грустно улыбаясь.

— Да ты почему такой-то? Пугани их отседова! — обожгла Семеновна, пятясь от стола к ружью.

— Хватит, мать, — резко оборвал Клубков. — Поди, прижмись.

Но Семеновна не ушла. Она отступила в угол, недобро наблюдала за гостями.

— Вот и поговорили. Что в конторе передать? — зевнул Иван, краем глаза следя за хозяйкой.

Клубков лениво усмехнулся:

— Не бойся, баба есть баба. Пугает только. А Глухову скажи, что Клубков родился в отцовской избе, в ней и помрет.

— Приедут люди, будут выселять…

— Ты меня знаешь, Ваня, — судорога прошла по пальцам.

Артем глянул на Клубкова, на Ивана и поразился, насколько они похожи — и разрезом глаз, и выражением их; в цвете — вся разница.

— Ну, плыть надо, — Иван распрямился, собираясь выйти, но Клубков остановил рукой.

— Чего заторопился? Я ведь не чужой тебе, какой ни есть, а дядя, родственник, — неожиданные мягкость и тепло засветились в сизых глазах. — Я вот все спросить хочу: кто там у вас выслужиться хочет, кто надоумил директора речку прудить? Не сам же он догадался, кто-то из местных надоумил. Ты как считаешь, Ваня?

— Ничего я не знаю, — Иван разглаживал на коленях мокрую фуражку, норовил снова встать.

— А может, узнаешь?

— Мне это ни к чему, — безразлично проговорил Иван, поднимаясь. Поглядел в окно. — Плыть пора. Солнышко вон уж где.

— Всегда ты спешишь. А жизнь-то короткая… Даже у партийных. Так-то, Ванечка.

Иван стоял бледный: свернутая до предела пружина. Вот-вот сорвется с держателя.

— Пошли, Артем.

Клубков глянул на Артема.

— А ты, Артемий, заезжай, когда мимо дорога будет. Завсегда рад буду. Заедешь?

— Не знаю… — промямлил Артем, сгорая от стыда. Что о нем Иван подумает? Растаял перед браконьером…

Оттолкнули лодку, загудел мотор.

Дюралька прыгала по волнам ослабевшей северянки. Артем сидел за рулем, поглядывал на Ивана, лежащего по-прежнему возле багажника, и думал, что без него выглядел бы тут беспомощным щенком. Клубков бы ему рта не дал раскрыть. Заговаривал бы зубы. «Почему он так странно смотрел на меня?» — этого никак не мог понять. На него так никто, кроме матери, не смотрел. Странно, а почему-то не страшно.

Иван вдруг приподнялся, махнул Артему рукой, делая в воздухе полукруг. Артем не понимал. Тогда лесничий приложил ко рту сложенные рупором ладони, гаркнул:

— Дальше обходи, камни!

Артем заложил резкий крен. Мрачные глыбы мыса спрятались за кормой, и он, запрокинув лицо, смотрел на них. На самой вершине увидел Соболя, который, вскидывая голову, беззвучно разевал пасть в лае.

13