Правая сторона

Мужики только головой покачали, видя, как ловко пристроился вертолет между конторой и магазином. Ясно, что не почтовый. Тот делает обычно заход перед посадкой, снижается плавно на свою площадку у поскотины, а этот — круто, решительно.

По почерку не кто иной, как летчик-наблюдатель, или, как его тут называют, летнаб Лукашов. Человек лихой, немногословный, умевший сажать свою машину в самых рискованных местах. Летал при леспромхозе, теперь заповедник обслуживает — делает контрольный облет территории: нет ли где пожара.

Гнутая дверца открылась прежде, чем замерли лопасти винта. На низкую гусиную травку выпрыгнул невысокий, поджарый, в годах уже, Лукашов. Рванул с сиденья планшет и быстро пошел к дверям конторы, немного франтоватый, как все вертолетчики. Слышно было, как он легко взбегает по лестнице.

— Привет! — Лукашов энергично вскинул ладонь, приветствуя всех, однако, без обычной улыбки на загорелом лице. Щелкнул планшеткой по столу Матвея.

— Пожар, ребята. — Лукашова тесно обступили. — Черный мыс горит. Очаг метров триста от берега, — говорил летнаб, водя пальцем на схеме местности. — С воздуха видно два очага. Один большой, другой маленький. Огонь идет низом. Горит сухая трава, корни.

— Да я вот ехал, никакого дыма не видел… — начал Гаврила Афанасьевич, в большой растерянности разведя руками, но его сухо оборвал Матвей:

— Помолчи. — Обернулся к Лукашову. — От кордона далеко?

— С километр. Очаги на той стороне гребня, так что с берега дыма, возможно, еще не видать.

Матвей достал из стола крупноплановую карту.

— Горит в смешанном лесу, — показывал Лукашов. — Но движется огонь к пихтачу.

— А дальше — кедрач, — продолжил Матвей и присвистнул. — Как бы верховой пал не двинул. Ветер есть?

— Пока тихо, три-пять метров.

— Вот ведь напасть! — Лицо Матвея стало красным, будто сварилось. Густые брови сошлись над переносьем.

Лукашов распрямился, взял планшет.

— Действуйте. А я в Ключи. Заправлюсь, сообщу в отряд.

— В Ключах директор, — вспомнил Матвей. — Разыскать его надо. Пусть в леспромхозе людей попросит.

— Обязательно.

Вертолет стрельнул, пустил клубы синего дыма, затарахтел по-мотоциклетному, лопасти слились в сплошной круг. На минуту завис над землей и, развернувшись носом к озеру, пошел вперед, резко набирая высоту.

Матвей проводил его долгим взглядом, по пояс высунувшись в окно, и когда машина растворилась в дымке за перевалом и осталось только слабое дрожание в воздухе, увидел быстро идущего к конторе Рытова. Иван вошел и, тяжело переводя дыхание, вопросительно посмотрел на Матвея.

— Пожар, — объявил тот.

— Я так и подумал, — сказал Иван. — Слышу — вертолет Лукашова. Этот с приятными новостями не прилетит.

Матвей распорядился:

— Срочно: топоры, лопаты, веревки, ведра — на «Дозор». Всех, кого из мужиков найдешь в Полуденном, — бери. Плыви на Черный… — подумал немного. — На кордоне лошадь есть, фляги… — оборотился к Кугушеву вопросительно.

— Есть, все есть, — заторопился старик. — Это мы найдем.

— Пару фляг с водой на лошадь и — к очагам. Сбивайте пламя лопатами, рубите просеки, делайте, что хотите, только не допускайте верхового пала, иначе… — поморщился, не договорил. Да и не надо договаривать. Все знали, что будет иначе — пропадет много гектаров кедрача.

— Ясно, — коротко отозвался Иван. — И надо мужиков с рудника вернуть.

— Да, да, обязательно… Так… Тихон, бери лучшую верховую лошадь, скачи на рудник. Скажешь, я приказал.

Тихона тут же будто вымело из кабинета.

Собрались и отчалили быстро.

Молчаливо стояли на палубе у правого борта, вглядываясь в далекий еще мыс, ждали увидеть дым и боялись его увидеть. Никто ни слова не проронил, когда над верховой тайгой Черного показался едва заметный сизый столб, расплывающийся в безветренном линялом небе грязным облаком…

Над тайгой висело заклятие. Из года в год в эту пору последних дней августа, когда на взгорьях жухла и становилась, как порох, высокая трава и каждый шаг отдавался треском пересохшего валежника, а сверху невесомо падала желтая хвоя лиственниц, когда проносились над тайгой сухие грозы — то здесь, то там стелились дымы.

Горело долго, до нудных осенних дождей. Огонь оставлял после себя глубоко выгоревшую, мертвую землю да страшные, излизанные огнем пни. Зверь уходил с этих мест и долго не возвращался, пока гарь не зарастала мелким сосняком, сорными кустарниками.

Теперь вот горел Черный мыс, и огонь подбирался к реликтовому кедрачу, самому крупному кедрачу в заповеднике, самому населенному птицей и зверем месту, сытому, богатому. И люди еще не знали, как им придется там, понимали лишь, что нельзя допустить гибели кедрача. Потому что кедр — свят испокон. Раньше старики били по губам тех, кто пытался закурить вблизи кедра.

Солнце перевалило далеко за полдень, когда приторочили к бокам кугушевской лошади две фляги с водой и пошли в гору. Тропа круто вела вверх, извиваясь между скал и оголенных корней сосен, вела в тайгу, в огонь.