Правая сторона

Артем шел самым последним, вслед за лошадью. Он часто посматривал на веревки, крепящие фляги, в которых булькала озерная вода. Крутизна выбивала из сил. Он видел, что и впереди идущие мужики тоже устали, и бока лошади потемнели от пота, ее ноги скользили на камнях, оставляя на них серебристые царапины подков, и тогда Артем замирал, со страхом глядя на карабкающуюся над ним лошадь.

«Сорвется — придавит или столкнет под обрыв», — думал он, прижимаясь к скалам, цепляясь за ветки маральника. Старался не смотреть туда, где далеко под ногами поблескивало озеро. Он устал, торопливо хватал ртом горячий воздух, надеясь, что товарищи остановятся передохнуть. Наконец, подъем кончился. Тропа вывела на вершину. Пахло дымом, впереди лежала горячая, дымящаяся земля. Прошел низовой огонь, оставив на обгорелой, спекшейся почве белесый пепел хвои и листьев. Здесь огню помешали скалы.

Шли дальше. Твердая, слегка опаленная сверху тропа вела в глубь тайги. С нее нельзя было оступиться — по бокам дымящийся дерн.

За спиной раздался оглушительный треск падающего дерева. Артем инстинктивно оглянулся. Сзади, шагах в тридцати, поперек тропы лежала разломанная старая береза. Ее ветви отлетели далеко в стороны, обнажив на сломах желтоватую древесину. Береста на расщепившемся стволе сворачивалась и темнела. Из-под обугленных корней дерева вырывались едкие языки пламени.

Артем перехватил тревожный взгляд Ивана и понял, что хотя пал тут уже прошел, но опасность не миновала. Огонь далеко проник в дерн, он будет тлеть теперь долго, подтачивая корни деревьев, и любое может рухнуть на тропу, на цепочку людей. И он опасливо косился на ближние кроны: не качнется ли предсмертно одна из них, не похоронит ли его в кипящей земле.

Горький дым заволакивал тропу, от него першило в горле, тяжело сдавливало виски. Артему показалось, что он долго не выдержит, его свалит удушье. Но впереди шел Иван, шли мужики, Артем кое-как пересиливал себя, шел вслед за ними, напрягаясь от каждого треска.

Дым понемногу рассеялся, и копыта лошади зачавкали по заболоченной поляне. Мягкая зеленая травка казалась чудом среди золы и пепла. Дальше, на небольшой возвышенности, которую обступили скалы, шелестела сухая трава.

Иван остановил цепочку людей, оглядывал место.

— Так, — сказал он, сбрасывая рюкзак. — Кугушев и Стригунов останутся здесь. Разжигайте костер, кипятите чай. А мы налегке двинем дальше. Надо установить границы гари.

— Я тоже пойду, — сказал Артем упрямо.

— А я говорю, останешься, — жестко отрезал Иван и отвернулся. Закопченное лицо было злым и незнакомым.

Сняли фляги с водой. Кугушев привязал лошадь к молодой лиственнице, стал сооружать костер. Он неторопливо вырубил легким топориком суковатые колышки с развилками на концах, готовил перекладину, на которую надо будет повесить ведро с водой. Его движения были спокойны и будничны, словно он выполнял самую обычную работу в обычной обстановке, а это так не вязалось с тем, что есть.

Мужики сняли рюкзаки, сложили в кучу и ушли. Ушли беззвучно, как призраки, медленно растворяясь в дыму. А Артем так и остался стоять возле уже потрескивающего костра, глядел им вслед. Ждал, — может, Иван обернется, позовет. Но тот не обернулся.

— Ты вот что, парень, — сказал Гаврила Афанасьевич, подкармливая костер хрустким сушняком, — погляди, может, лапнику наломаешь. Ночевать тут придется.

— Как ночевать?! — зло крикнул ему Артем. — Пожар ведь! Там же горит! Что мы будем тут чаи распивать? Слушай, Гаврила Афанасьевич, ты, может, один тут управишься? А я пойду?

— Никуда ты не пойдешь, — спокойно ответил Кугушев. — Тебе велено со мной быть. Помогать. Разве не слыхал, что Рытов сказал?

— Но зачем все это? — Артем показал на костер, на сложенные в кучу рюкзаки. — Сторож я, что ли?

Кугушев обошел живой островок с молодыми лиственницами. Нагибал ветки, ломал мягкие метелочки, потом стал устилать ими площадку с сухой травой.

— А ты не торопись. Пожар — это работа. А работу надо делать без суеты. Ты ведь впервой тут, на пожаре. А мы уж сколь лет подряд. Тут беготней не поможешь, тут надо с толком. В позапрошлом годе мы неделю в тайге жили. Очаги забили, а больше чё делать?

— А я в кино видел лесные пожары — страшная штука, — сказал Артем. — Сплошное зарево… Как-то там наши мужики…

— А что мужики… Если бы что — сразу бы прибежали, — откликнулся спокойно Гаврила Афанасьевич. — А раз нету их — значит, тихо. Уж я-то знаю. Я этих пожаров перетушил — и не вспомнить, сколько.

Артем присел рядом, глядел, как старик возится с костром. Руки у Гаврилы Афанасьевича были слабые, морщинистые, они с трудом переламывали хрусткие ветки, и Артем стал ему помогать. Жалко стало Кугушева. И надо же было ляпнуть про волка на дне рождения. Из-за него лесник выслушивал назидания, упреки.

— Гаврила Афанасьевич, ты на меня тот раз обиделся? — спросил он, подбрасывая в огонь сухие ветки.

— А че толку-то? Обижайся — не обижайся, теперь все едино. — Обернул от костра старое, будто иссохшееся лицо. — Мне ведь всякое приходилось и слышать, и видеть. Всю жизнь здесь. В тайге и родился.