Правая сторона

Руки устали держать удилище и мелко тряслись. В глазах мельтешило и все плыло от того, что долго смотрел на быструю воду. Он даже качнулся, когда руки приняли сильнейший рывок. Не удержался, потерял равновесие от неожиданности. Машинально прыгнул с камня, но и прыгая, видел, как дугой выгнулось удилище, слышал, как взвизгнула натянутая леска.

Сдал удилище назад, поймал жилку — в ладони врезалась. Видно, порядочный ускуч взялся. Потянул к берегу. Рыба сопротивлялась, упруго билась. Клубков подступил к самой воде, наматывая леску на рукав телогрейки, смотрел в воду.

Рыба обессиленно, медленно шла по мелководью, взмучивая плавниками дно. Она показалась порядочной, не меньше метра длиной, и Клубков вспотел от возбуждения и азарта. Рыба вдруг рванулась в сторону, ударила хвостом, а Клубков все подтягивает, подтягивает. Уже возле самого берега рыбья морда. Песок сквозь жабры гонит. Точно: ускуч.

И когда рыбак стал медленно подводить пятерню под скользкое брюхо ускуча, тот метнулся, ударил хвостом так, что брызги стеганули в разгоряченное лицо Александра Тихоновича, и тенью ушел в глубину вместе с оторванной мошкой.

— За-ра-за! — громко выругался Клубков, и все его нервное напряжение выплеснулось в этом слове. Он долго смотрел в воду, будто надеялся, что рыба еще вернется к нему. — Зараза, вот зараза! — бормотал он, освобождая побелевшие пальцы от жилки.

Азарт прошел, и он сел передохнуть.

— Больше пуда будет, — прикинул вслух, окидывая взглядом добычу, и плечи заныли, почувствовав на себе эту тяжесть…

Вспарывая острым ножом рыбьи животы, чутко слушал тайгу. Снова зашевелились в нем тоска и страх. Кончилась рыбалка, и они уж тут как тут, будто за спиной дожидались. Изредка Клубков оборачивался на Соболя, лежащего в траве, но тот глядел лениво, ничто его не настораживало.

Вычистив внутренности и пересолив добычу, Александр Тихонович сложил ее в брезентовый мешок, а на мешок натянул рюкзак. Подергал за лямки — не зря шел. Жаль только последнего ускуча. Такого закоптить бы в самый раз.

Вымыл руки, счистил приставшую к ладоням чешую. В желудке скребся голод. Достал из бокового кармана краюху хлеба и кусок вяленой маралятины, завернутые женой в белую тряпицу.

Сытный дух пошел. Кобель приподнял голову, навострил уши.

— Соболь, сюда.

Пес подошел, облизываясь, сел в двух шагах. Не повизгивал, не елозил от нетерпения, как иные собаки. Он просто и прямо смотрел на еду. Знал: свое получит.

Хозяин разломил хлеб надвое, положил на колени. Мясо разрезал ножом — тоже поровну. Одну долю мяса прижал к куску хлеба, протянул псу. Тот деликатно взял с ладони свою порцию, отнес в сторонку, на траву. Лег, зажав еду между лап.

Клубков пожевал нежирные, отдающие печенью волокна, но вкуса не почувствовал. Опять тоска сдавила горло, не отпускала. Хлеб он отдал собаке, с завистью наблюдал, как ел Соболь.

— Ну и денек, — сказал Александр Тихонович и, чтобы заглушить тревогу, припоминал светлые дни, — не из одних же бед жизнь складывалась. Но память рисовала ему то губастого Лариона, приезжавшего по директорскому наказу, то прищур Ивана, родственничка, язви его, и настроение вконец испортилось.

— Как бы и в самом деле не прихватили меня тут, — проворчал Александр Тихонович, прислушиваясь к своему голосу, звучащему, как показалось ему, странно, незнакомо.

Конечно, Кугушев, тот не сунется, а Матвей или Иван, чтобы совсем доконать Клубкова, засаду могут устроить. Теперь уж Артемия не пошлют. Сами караулить сядут. И если застукают — не отмолишься, не откупишься.

Поднялся с камня, вскинул на плечи рюкзак, нацепил ружье на плечо. Огляделся — сплюнул с досады. Удилище на берегу забыл. Сроду с ним такой забывчивости не случалось, Пришлось нагнуться, поднять удилище. Отломил кончик, смотал на него леску, и в карман. Удилище запустил в кусты.

— Вроде все… А требуху воронье склюет. Кружит уж, проклятое.

Вороны, чуя поживу, кружились над берегом, садились на верхушки сосен. Ждали, когда человек уйдет.

Клубков вздохнул: «Раньше тут рыбку ловить одно удовольствие было, а теперь, как вор — нахватал мешок, и деру». Еще вздохнул и стал карабкаться на обрывистый берег. Отсюда шла тропка, но по ней идти не рискнул. С грузом следы глубоко вдавливаются, выдадут с головой. Он свернул на черничник, — распрямится, все скроет.

Шел небыстро. Мешок давил, пригибал к земле. «То ли грузно так, или уж стареть начал, — подумал Клубков. — Наверное, старость крадется, от нее и страхи. И неуверенность от нее. Да и трудновато одному промышлять теперь». Напарника бы найти хорошего. Не такого, как Ленька Кнышев. Да где его найдешь. Они в тайге не валяются. Жаль, Раиса парнишку так и не родила. Со своим-то надежнее было бы, не продаст. Он бы выучил его всему, в чем понаторел за пятьдесят долгих лет. Ни один бы лесник не накрыл.