Правая сторона

Давно тоска по напарнику появилась у Александра Тихоновича. Не спалось короткими летними ночами. Ждал охотничью осень и тосковал. Скоро чернотроп, а идти одному. Годы ли подошли такие, или что, но скучно стало в тайге Клубкову. Да и чего хорошего, как шатун, скитается. Придавит лесиной случайно — помочь некому. Не повезло им с женой на сыновей. Две дочери народились, да какой с баб толк. Уехали обе в город каблучками тюкать по гладким мостовым — фабричные, язви их. А сына бы не отпустил. Теперь и корня от клубковского рода не останется. Ванька — тот не в счет.

Шел и думал, с думами идти легче. До Сельги уже оставалось километра два. Значит, через час домой придет. Жена встретит ласковая, покорная. Вот уж в чем повезло, так на жену. Вышла и статью, и характером. Грех жаловаться.

И лишь вспомнил о жене, будто груз стал не в тягость, ноги шибче побежали, норовили срезать путь. Через камни, через мхи прыгали, через трухлявые пни.

Хоть и темным казалось Клубкову будущее, а все же и настроение вроде поправилось маленько. Как-нибудь проживет. Если заповедник не выселит — проживет. Тайга тоску залижет.

И вдруг Александр Тихонович почувствовал, что нога провалилась в пустоту, ступню туго заклинило. Он дернулся по инерции вперед, услышал хруст в колене.

«Вот оно!» — озарила жаркая мысль. На мгновение в рваном хороводе пронеслись вершины деревьев, которые склонились и легли набок. Мелькнул корявый ствол старой сосны, уже осветленный вечерним низким солнцем. Заросли черничника жестко стеганули по лицу…

15

— Эй, парень, вставай, леший тебя дери!..

Ночью Артем ходил с Тихоном дежурить к очагам и заснул недавно. Он приоткрыл глаза и сквозь тяжелые еще ресницы увидел над собой морщинистое, будто литое из бронзы, лицо.

— Хватай лопату, не слышишь, как лес-то пластает!

Только теперь Артем понял, отчего нависшее над ним лицо кажется бронзовым и откуда этот низкий гул и треск, который вошел в сон и стоял в ушах до самого пробуждения.

Еще не веря в случившееся, вскочил с хвойной подстилки, увидел меж стволов далекое красное зарево, к которому бежали люди. Там ярко вспыхивало и трещало, будто работала сотня электросварщиков.

— Че делается… Че делается… — твердил Кугушев, суетливо собирая в кучу заплечные мешки лесников, — Я это проснулся, показалось, конь захрапел, а ветер уж огонь раздул. И ведь как быстро! Ох, пластает! — Гаврила Афанасьевич вдруг выпустил из рук чей-то рюкзак, схватил ведро, в котором плескалась вода, подскочил с ним к Артему:

— Нагибайся!

— Зачем?

— Нагибайся, говорю! — и, подняв ведро, окатил с головы до ног. Вода с ночи была холодная, у Артема глаза полезли на лоб, но раздумывать некогда. Ухватив лопату за черенок, спотыкаясь о вывороченные корневища и кочки, бежал к огню, чувствуя лицом недалекий жар. Бежал на силуэты размахивающих лопатами людей.

Люди стояли широкой цепью, ворочая лопатами направо и налево, неистово били, и их невозможно было отличить друг от друга, потому что лица прятали, заслонялись то рукавом, то полой телогрейки.

Один из них отскочил назад, выпустил лопату, руками стряхивал с себя горящие ветки, упавшие сверху.

Это был Иван.

— Вставай сюда! Сбивай пламя! Не пропускай! — и с размаху хлопнул почерневшим штыком лопаты по кусту жимолости, уже охваченному ярко-желтыми злыми язычками.

Огонь наступал, тесня людей, оставляя за собой полосу выжженной земли и обугленные подножья деревьев. И если его пропустить, он сожрет все, что встретит на пути. Вот он лижет траву у ног Артема, норовя перекинуться на низкие ветви молодой пихты.

— Нет, гад! — гаркнул Артем неожиданно для себя, давясь жаром. И с размаху срезал пламя. Огонь под лопатой исчез, но тут же возник снова, потянулся к ветвям упорно, неуступчиво. Артем ударил еще.

— Не дам пихту! По дам! — хрипел он, видя, как от его одежды валит пар, чувствуя, как штормовка, высыхая, накаляется, как проникает жар сквозь кирзовые голенища сапог и припекает ноги. — Не дам! — наносил удары и ликовал, что огонь под лопатой растворяется в смолистом дыме.

Артем вдруг до боли понял всю нелепость, противоестественность гибели молодой пихты, и все его существо воспротивилось этому. К нему пришло неведомое раньше удалое отчаяние, от которого сердцу стало сладко и страшно. Как бы хотелось, чтобы сейчас его видела Рита!

Из-под лопаты летел легкий пепел и дым. Не видать огню пихты, лопатой его по рыжей голове. Плашмя! С придыхом! Ни травы, ни цветов, ни кустов ему! Плашмя!

Он работал средним в цепочке мужиков, краем глаза видел, как сгибают и разгибают они спины. Лица их были красны, словно у кузнецов. Артем подумал, что и у него такое же лицо, и что мысли у всех такие же, как у него. Нежность и родственную близость он почувствовал к мужикам.

Он любил их всех.

— Постой, не машись! — подскочил Гаврила Афанасьевич с неполным ведром воды. Артем выхватил ведро. Он нестерпимо хотел пить, но прилипнуть спекшимися губами к краю ведра казалось непростительным грехом, кощунством.