Правая сторона

— Вот как оно, Соболь, — проговорил Александр Тихонович, кривясь от боли. — Отходил свое, однако. Чую, а душа моя чутче звериной.

Соболь, облизываясь, глядел на хозяине.

— А-а, жрать хочешь…

Открыл рюкзак, вытряс мешок с рыбой. Полоснул по боку ножом, откатил собаке расползшийся мешок с потускневшей рыбой. Сморщился:

— Ешь, теперь не утащу, хромоногйй-то. Сколь съешь, остальное птицы, звери подберут. Покормили они меня, теперь я их… — чертыхнулся. Не накаркать бы.

Лежа на боку, Александр Тихонович смотрел и слушал, как хрустит Соболь свежей рыбой, и самому есть захотелось. Пожалел теперь, что скормил собаке весь хлеб и мясо. Утром не позавтракал, на реке кусок в горло не лез. Думал до дому додюжить, а прогадал. Да еще ползти сколько. А где силы взять? Теперь хоть сам гложи сырого хариуса. Тошнотно, поди, выворотит с сырого-то.

Он проглотил горькую слюну, потянулся к рыбине. Повертел в руках. Эх, копчененькую бы или, на худой конец, — вяленую. Вздохнул, соскоблил ножом со спины и боков синеватую чешую, вонзил зубы в солоноватую мякоть.

Пожевал-пожевал, а проглотить не смог. Душа не принимала. Выплюнул. Сорвал веточку черники, поймал губами черную, с сизым налетом, ягоду. Свежо стало во рту.

«Ванька-то узнает, позлорадствует. Вот-де, пугал жареным рябком, а самого же и клюнул. В то самое место…» — В душе разлилась вдруг давно накопленная ненависть к племяннику, ко всему заповеднику, отнявшим спокойную жизнь, по воле которых он вором крадется по своей тайге, где добывал зверя его отец и он сам. Все отнял заповедник, теперь хочет лишить самого кровного — дома.

Переполнила его злость и обида, выжала из глаз мелкие, бисерные слезинки. Он прикрыл глаза теплой вздрагивающей ладонью. Собака не должна видеть слабость хозяина.

17

Катер приближался к Полуденному по легкой искрящейся воде. Артем вглядывался в размытый расстоянием берег. Но прежде чем различил крыши домов, почувствовал едва уловимый запах дыма. Это был не тот тяжелый, смолистый дым гари, который душил его в тайге. От Полуденного тянуло уютным, сладковатым дымом печей, летних кухонь: женщины сегодня ждали мужей.

Всего неделю Артем не был дома, а ему казалось, что уплыл он отсюда давно-давно. Это, наверное, потому, что за неделю в его жизни произошло так много опасного и трудного. Он подумал о Рите, которую не забывал все эти дни, вспомнил свои ромашковые шторы на окнах, то состояние покоя, которое всегда испытывал в своем доме, и радостно стало от возвращения, от близкой встречи с тем, что стало ему дорого.

Наверное, те же чувства испытывали и люди, стоящие возле него. И Ларион, уловив это общее состояние, вдруг высунулся в открытую дверь рулевой рубки, подмигнул мужикам и крутанул ручку сирены.

Будоражащий душу звук полетел над заливом, достиг берега, и там стали заметны черные фигурки людей. Они двигались к причалу и замирали в ожидании возле него. Артем подумал, что среди них, может быть, да что там — может, — наверняка есть — Рита. Сердце вздрогнуло и заторопилось, заторопилось.

Ларион нахлобучил морскую фуражку, до этого висевшую над головой на крючке, и причалил лихо.

Мужики на берег ступали неторопливо, покачиваясь. Виновато улыбаясь, подходили к женам. Обнять или сказать ласковое слово — стеснялись: неловко на людях нежность показывать. Нежность чужих глаз не любит.

Когда Вера, смущенная, прижалась мокрым лицом к груди Матвея, он, большой, грубоватый, только легонько погладил ее по плечу и тоже застеснялся.

Иван старался на берег не смотреть, деловито ходил по палубе, собирая в кучу закопченные ведра, топоры, лопаты. Он давно заметил, что Тамары нет среди встречающих. Видно, она еще злится на него.

Артем принялся помогать Ивану, чтобы не оставлять лесничего одного. Таскал в носовую часть катера хозяйственный инвентарь, зная, что с этим можно не торопиться. Никуда ведра и лопаты не денутся.

— А тебя, кажись, встречают, — шепнул Иван.

— Кто? — покраснел Артем.

Он повернулся лицом и увидел Риту. Раньше он душой чувствовал, что она здесь, теперь глядел на нее. Рита была в сером нарядном платье, выжидающе смотрела на палубу, на него.

— Ты иди, — сказал Иван. — Барахло я сам соберу.

— Да ладно… — смутился тот.

— Иди, иди, мне тут еще долго.

Артем протопал сапогами по гулкой палубе, ступил на трап. Шел степенно, как и мужики. Хорошо ему было. Вот он только что вернулся с работы, тяжелой, опасной. Он не жалел себя ради общего дела, и среди всех лесников чувствует себя равным. И так хорошо, что здесь, на берегу, есть человек, который ждет его. Артем был благодарен Рите.

Небрежно бросив рюкзак за спину, покачиваясь с плеча на плечо, шел к праздничной толпе. Сапоги вдавливал в песок прочно и ноги расставлял шире обычного. Маленечко рисовался. Но — было от чего. Так же уверенно приблизился к Рите.

— Здравствуй.

Рита перехватила многозначительные улыбки женщин, заалела, в серых глазах отразился испуг. Тихая ласковость, которая до этого светилась на ее лице, затенилась.

— С возвращением, — ответила она просто и поглядела на щеку Артема тревожно. — Что это у тебя?