Правда и Небыль

Когда Юрьев сел в машину, Валентина украдкой перекрестила его вслед, хотя обычно так не делала. Но очень уж было похоже, что муж отправляется на бой.

10:30. Сотрудники

Москва. Ул. Божены Немцовой, 24а. Арт-музей

До официального открытия выставки для сотрудников банка, их друзей, знакомых, членов семей устраивался закрытый субботний предварительный показ экспозиции. Люди начали приходить уже часов с десяти. Бродили по фойе, сбивались в группки по знакомствам, болтали. Слышался смех.

В толпе Юрьев заметил незнакомцев. Намётанный глаз вычленил среди них людей Зверобоева. Понятно: им поручено наблюдать за собравшимися, не привлекая внимания. Ведь «опричников» Гоманькова старожилы ПортаБанка знают в лицо. Держатся парни расслабленно, но уверенно. Сторожевых псов из себя не корчат. Одеты неприметно, одинаковой формой себя не выдают, разве что стрижены коротко. Ну, да так сейчас половина офисных тружеников стрижётся.

В одиннадцать Алексей Михайлович прошёл на подиум, где его уже ждала Грачёва с микрофоном. Зачитал короткое дежурное приветствие. Всё прошло гладко, он нигде не сбился. Но и сосредоточиться тоже не мог. Его взгляд — помимо воли — обшаривал пёструю толпу собравшихся. Если прав Зверобоев — а он обычно оказывался прав, — кто-то из этих людей сейчас готовит первый, пробный удар по банку, по самому Юрьеву. Кто? Кое-как завершил речь, дождался вежливых аплодисментов. Откланялся, пообещав присоединиться позже, и передал микрофон Грише Мстиславскому.

Искусствовед ободряюще улыбнулся. Дескать, не беспокойтесь, командир, солдат знает свой манёвр.

Юрьев двинулся по коридору на негнущихся ногах, а в спину ему нёсся воодушевлённый голос Гриши:

— Современный художественный язык манифестирует возможность неантропоморфного, вне-гуманистического переживания, свободного от привязки к традиционному субъекту, который опознаётся уже не как человек и даже не как образ человека, а как сон человеческого разума, ложное бытиё ложного сознания. На смену эстетике отображения реальности, сколь угодно идеализирующей, приходит эстетика отражения реальности — в смысле отражения атаки, агрессии. Картина уже не копирует реальность — она противостоит ей…

Войдя в переговорную комнату, банкир перевёл дух. Помещение походило на штаб. Большая жидкокристаллическая панель стояла на столе у стены. Её экран делился на двенадцать секторов, на каждый из которых выводилось изображение со скрытых видеокамер. Их установили буквально за одну ночь люди Гоманькова, сломив сопротивление Грачёвой. Причём камеры ставились качественные, с приличным разрешением, широкоугольными объективами, дающими хороший обзор, и даже передающие звук, что в охранных системах пока ещё считается роскошью. Чтобы подсластить пилюлю, Юрьев пообещал Грачёвой в качестве спонсорской помощи оставить всю смонтированную технику после окончания операции. Трудно сказать, была ли рада Грачёва такому подарку, но отказываться не стала. Что-то, видать, сдвинулось в сознании директрисы.

Звук транслировался на монитор не со всех камер одновременно, а только с той, которую выбирали. Сейчас зелёная рамочка на одном из кадров показывала, что была задействована та, что смотрит на главный зал выставки. Гоманьков, Зверобоев и Саша-сибиряк слушали, как самозабвенно вещает Гриша.

— Искусство советского периода — искусство, противостоящее реальности, которая перестала быть реальной, а стала машиной производства и воспроизводства фальши. — Мстиславский в этот момент был удивительно похож на токующего глухаря. — Телеологическая устремлённость советского мира, примат должного над сущим оборачивался катастрофическим обесцениванием экзистенциально данного, что, в свою очередь, лишало смыслового обеспечения и саму перспективу светлого будущего, во имя которого жили и трудились советские люди. Искусство как бы попадало в двойной капкан: прямое и честное отображение реальности воспринималось как карикатура на идеалы, а изображение идеалов — как обвинение, бросаемое реальности… В этом смысле поставангард — попытка разорвать порочный круг путём встраивания в сердцевину конструкции в качестве непрозрачного экрана. Это течение вышло из «Чёрного квадрата» как идеальной заслонки…

— Красиво излагает, — оценил Зверобоев.

— И без бумажки, — добавил Гоманьков. — Человек-магнитофон. Вроде слова русские, а понять ничего не могу.

— Это ты зря, — заметил Юрьев. — Из всех искусствоведов он самый внятный. Всё очень доступно излагает. Любой с тремя классами образования поймёт. С остальными переводчик нужен.

Гоманьков не понял юмора начальника.

Тем временем Гриша начал представлять заглавные работы выставки. Начал он, разумеется, с живописи. Фотоработы сегодня должна была представлять Грачёва.

Мстиславский не успел войти во вкус повествования об истории создания «Небыли». Из толпы раздался голос — молодой и наглый:

— А картина-то сама тут где? «Небыль»?

— Картина? Ну, так вот же она, прямо перед вами стоит… — начал было Мстиславский, но тот же голос перебил его: