Правда и Небыль

— Не имеет значения. Если я сегодня отпечатаю свою фотографию, снятую вчера, она будет винтажной. А фотография, сделанная сто лет назад и отпечатанная через двадцать, винтажной не считается. Даже при том, что она подлинная, отпечатанная самим автором в рамках заявленного тиража. На этом погорели многие советские фотографы. Среди них были гении, но они хранили негативы, а не снимки. Фотографии порой просто выкидывали после выставок, ведь всегда можно напечатать ещё. И теперь на коллекционном рынке практически нет советских фотографий. Потому что ценностью обладает только винтажное фото. Тиражность и винтажность — два кита, на которых держится рынок.

— Неплохо придумано, — оценил Зверобоев. — Обесценить работы советских мастеров.

— Вряд ли они вообще об этом думали, — поморщился Лобанов. — Хотя правило очень искусственное, введено было в конце семидесятых. Просто иначе рынок рухнул бы.

— Допустим, — сказал Степан Сергеевич с сомнением. — А другие типы печати есть?

— Разумеется. Есть такое понятие — поздняя печать. Она — тоже авторская фотография. Часто отпечатанная самим же автором. Но на другом оборудовании, с помощью более совершенных технологий и материалов. Есть в этом некая ирония. Поздняя печать часто выглядит лучше винтажной. А стоит раз в десять дешевле винтажа. И коллекционной ценности не представляет.

— Понятно.

— Есть третья категория — современная печать. Обычно это фотографии, отпечатанные с подлинного негатива уже после смерти автора его наследниками или иными владельцами фотоплёнки. Денег они не стоят совсем. Даже если речь идёт об отпечатке гениального снимка великого мастера. Скажем, фотографии Бориса Храброва на аукционе оцениваются в тридцать и даже пятьдесят тысяч долларов. А современная печать его работ, выполненная родной дочерью — тоже фотохудожницей, — обойдётся в сотню долларов. Я уважаю её творчество, но отец всё же недосягаем. Так вот её собственные винтажные фотографии гораздо дороже на рынке, чем современная печать снимков её гениального отца.

— Жёстко, — оценил Зверобоев.

— И оно ещё не самое неприятное. Смотрите, какая тут загогулина получается… По идее, рынок винтажных снимков и рынок поздней и современной печати не должны пересекаться. Там одна игра, здесь другая. На самом деле поздняя и современная печать вредит ценам на винтаж. Потому что фотографии приобретают всё-таки люди. И если можно купить за двести долларов то же самое, что продают за двести тысяч, то тратить сотни тысяч уже не хочется. Взять того же Родионова…

— Родионова? Почему вы о нём вспомнили? — насторожился Зверобоев.

— Ну, его «Правда» — заглавная работа выставки, которую делает Алексей Михайлович. Да и фигура выдающаяся. Так вот средняя цена его отпечатков ещё недавно составляла триста тысяч долларов. Но его наследники из самых лучших побуждений — что называется, «ради искусства», — создали так называемое портфолио мастера. То есть пакет, в который входят двадцать самых известных его работ. Издали его приличным тиражом. И стали реализовывать по две тысячи долларов за комплект. Специально оговорили, что продаётся не фальшивка, а именно современная печать, про винтаж речь не шла. И музеи, и обычные коллекционеры стали с удовольствием покупать. Зачем платить триста тысяч за одно фото, если можно взять двадцать за две тысячи? Разумеется, это никак не касалось аукционного рынка. Но в итоге стоимость винтажных работ Родионова обрушилась в три раза. Сейчас его хорошая работа стоит тысяч сто, не больше.

— Сто тысяч? — удивился гость. — А говорили про миллион…

— Речь идет о «Правде», — снисходительно улыбнулся Лобанов. — «Правда» — не ординарная фотография, она — пик, вершина его искусства. Самая знаменитая вещь — знаковая, с историей. Вы знали, что модель, позировавшая для снимка, сбежала во Францию с английским разведчиком?

— Хм… — протянул Зверобоев. — Сегодня утром я разговаривал с одним человеком, который в курсе этой истории. Степаниди.

— Георгий Константинович. — Впервые за весь разговор профессор улыбнулся. — Степаниди — фигура. Как вам удалось его вытащить с утра из берлоги?

— Очень постарался, — в свою очередь улыбнулся Зверобоев. — Был убедителен.

— А кушали что? — не отставал профессор.

— Сухое красное, — не промолчал Степан Сергеевич. — То есть кушал в основном он, а я больше наблюдал.

— Матёрый человечище, гигант! — не без зависти в голосе сказал Лобанов. — Таких уже больше не делают, не те времена… И что же он вам рассказывал?

— Много разного, но вот про английскую разведку ничего не говорил, — сказал Зверобоев. — Хотя вообще-то в те времена в английские разведчики кого только не записывали.