Правда о России. Мемуары профессора Принстонского университета, в прошлом казачьего офицера. 1917—1959

Когда я приехал, все уже собрались. Мистер Прентис представил меня, произнеся мою фамилию одним из неправильных, но частых здесь способов. Я заметил на лицах советских инженеров изумление и непонимание и пояснил с усмешкой: «Чеботарев». Они поняли и дружно улыбнулись в ответ. Лед сразу же был сломан, и во время коктейля после просмотра фильма я успел дружески поболтать со всеми членами группы. Они произвели на меня очень хорошее впечатление.

Я с интересом отметил, что профессор Д.П. Крынин из Йельского университета также присутствует на просмотре; однако, когда он появился, вскоре после меня, его не стали официально представлять всем членам группы. И позже к нему подошли поболтать всего двое, те, кто учился когда-то у него в Москве. Именно тогда я впервые заметил одну любопытную особенность, кажется довольно характерную. В большинстве своем советские люди по-разному относятся к бывшим белым и к собственным своим дезертирам. Профессор Крынин был так называемым невозвращенцем; в 1920-х гг. он не вернулся домой и остался за границей, куда был послан с технической миссией. По всей видимости, люди испытывают гораздо большее уважение к бывшим открытым противникам, нежели к дезертирам. Возможно, со временем и это отношение смягчится.

На коктейле я спросил главу делегации, инженера-строителя по фамилии Новожилов, не хотят ли они поехать в Принстон, если я получу разрешение показать им те несекретные исследования, которые проводил для Бюро верфей и доков. Моя работа имела отношение к боковому давлению грунта на подпорные стенки гаваней. Он ответил, что они с удовольствием поедут, и дал мне свою визитку.

Так что на следующий день я получил согласие декана нашего строительного факультета, позвонил офицеру ВМС в Вашингтоне, курировавшему наш проект (у него не было возражений), и отправил Новожилову письмо с приглашением на английском языке и копии всем заинтересованным лицам. Неделя прошла, ответа не было, так что я позвонил ему. Услышав в трубке мое имя, он ощутимо напрягся и заговорил совершенно другим тоном, чем во время нашей первой встречи. Нет, они не хотят ехать в Принстон, сказал он и добавил: «Если позже это станет возможным, я свяжусь с вами – но сомневаюсь, что это может произойти вскоре». Должно быть, кто-то у них запретил поездку.

Вскоре мне вполне прозрачно намекнули на то, что моя инициатива и с нашей стороны понравилась далеко не всем. Мы с женой были приглашены на коктейль в гости к одной семье, недавно поселившейся в Принстоне. И вот, пока я болтал со знакомой девушкой, к нам подошел человек, которого я прежде не встречал, и без всякого повода начал рассказывать, как во время войны он работал на армию Соединенных Штатов; в его обязанности входила проверка кандидатов в офицеры на возможную связь с коммунистами. «Что же касается флота, – добавил он, глядя на меня в упор, – то я боюсь даже думать, что сделали бы там с любым, кто стал бы поддерживать отношения с советскими». Сказав это, он отошел и присоединился к соседней группе. Девушка не поняла значения сказанного и начала расспрашивать меня о России. Тот, кто хотел припугнуть меня, услышал наш разговор, обернулся и сказал: «Говорите о России? Безопаснее было бы держаться подальше от этого предмета!»

Прошло еще одиннадцать лет, прежде чем я вновь встретился с советскими коллегами-инженерами. Произошло это в 1957 г. на 4-й Международной конференции по механике грунтов и фундаментостроению в Лондоне. Я был и на первых трех – 1-й в Гарварде в 1936 г., 2-й в Роттердаме в 1948 г. и 3-й в Цюрихе в 1953 г., – но именно на 4-й конференции впервые появились советские представители.

С советской делегацией приехало около четырнадцати инженеров, фамилии большинства которых я уже знал по техническим публикациям. Они, похоже, тоже были знакомы с моими работами по фундаментостроению. Я не заметил над ними никакого политического надзора, о котором так много читал в антисоветской прессе, и с удовольствием обнаружил, что они без колебаний готовы разговаривать со мной наедине, чего, по сообщениям все той же прессы, вроде бы должны были избегать. Правда, они принадлежали к самой верхушке советской технологической элиты в этой области – это были члены академии, профессора, лауреаты Сталинской (теперь Ленинской)[111] премии.

Они производили очень хорошее впечатление уравновешенных, разумных людей. Очевидно было, что за свою жизнь они вынесли немало тягот, но остались несломленными и сохранили храбрость и достоинство. И наоборот, я заметил, что многие из моих американских коллег при общении с членами советской делегации чувствовали себя не в своей тарелке.