Правда о твоей матери (СИ)

Выяснилось, что один из приятелей Эвы, который был у неё на дне рождения, во всеуслышание пристал к ней с вопросом, почему на празднике не было её мамы, и невольно спровоцировал тем самым интерес у других детей.

- Ты разве не ответила то, что мы с тобой обсуждали? – спросил я.

- Ответила, - подтвердила Эвелина. – Сказала, что мама в отъезде, а зато есть папа и Лёва. Но он всё равно приставал. Говорил, мама обязательно должна быть на дне рождения. У всех так – а у меня почему не так?

- И что ты сделала?

По словам воспитательницы, Эвелина, по всей видимости, прокралась на кухню и, пока никто не видел, утащила оттуда вилку. За обедом она села рядом с этим мальчиком и, стоило ему вновь поднять эту тему, - она воткнула ему вилку в тыльную сторону руки, а головой макнула его в тарелку с супом; да так, что ребёнок от неожиданности чуть не захлебнулся. Эва осуществила всё так быстро, словно успела спланировать заранее; подбежавшей нянечке только и оставалось, что немедленно вызвать скорую и вместе с медсестрой попытаться остановить кровь, хлеставшую из руки обидчика.

Я строго спросил, правда ли всё это.

Эва не отрицала.

Вечером мы ещё раз поговорили с Эвелиной о маме; потом я всё-таки повторно свозил её к детскому невропатологу и психологу. Те отклонений не обнаружили – но сказали, что девочку очевидно травмирует отсутствие матери. И мне, и врачам она упрямо повторяла одно:

- Почему у всех есть – только у меня нет?

- Но ведь у Боба, нашего соседа, тоже нет. И у Энджелы из твоей группы, - вспомнил я. – По-всякому в жизни случается.

- Так у них умерли, - возразила Эва. – А где такая мама, чтобы уехала и долго не приезжала?

- Но умереть – это то же самое. Уехать далеко, где никто не может найти, и долго не приезжать. Почти то же самое, - попробовал объяснить я. – Эва, скажи мне… ты того мальчика так… обидела – за то, что он обидел тебя, да?

- Он специально приставал. Видел, что мне не нравится, - и приставал, - убеждённо отвечала Эва. – Я ему говорила, чтоб он отстал, но он не слушал. Только ещё больше при всех приставал и дразнил. Теперь не будет приставать.

- Это хорошо, что ты умеешь постоять за себя. Но иногда лучше просто уйти от того, кто обижает, - советую я. Эва возражает:

- Я не хотела уходить. Я ведь никого не обижала. Я сделала так, чтобы ушёл тот, кто обижал.

- Ты считаешь, ты поступила хорошо, правильно? – осторожно спрашиваю я. Эва поясняет:

- Он приставал, что у меня нет мамы. Это же правильно, если я его вилкой за то, что у него есть мама, а у меня нет, и он меня этим дразнит? Я тоже хочу, хочу маму! Он видел, что я хочу, и дразнился! Он видел, что я уже плакала!

- Доченька... проткнуть человека вилкой - это очень больно.

- Он мне тоже больно сделал!

- Я понимаю, - соглашаюсь я. – И всё-таки, Эвочка, не нужно больше никого… вилкой.

- Но если мне захочется? Если задразнят?

- Тогда сразу уходи и расскажи воспитательнице. Расскажи старшему, Эвелина! Старший остановит обидчика.

- Но если я сама могу остановить?

- Ты же у меня не бандитка какая-нибудь. Папу очень расстроит, если ты вилкой. Или чем-нибудь ещё.

- Почему? – удивляется дочка. – Ведь он больше не будет дразнить – зачем же расстраиваться?

- Знаешь, девочка моя… Бить можно, только если тебя ударят первыми. Если нападают. Тогда это будет справедливо. Понимаешь? А так – он тебя ударил словами. Это больно, я согласен. Но в ответ справедливо было бы тоже ударить его словами! Не вилкой!

В конце концов Эва принимает мою точку зрения; но я понимаю, что дело тут нечисто. Во-первых, случилось то, чего я всегда внутренне страшился: Эва начинает сопоставлять свою жизнь с жизнью других детей, начинает понимать, что чего-то не хватает, и тосковать по матери. Во-вторых – и это опаснее всего – Эва отомстила обидчику расчётливо и хладнокровно: не эмоционально отреагировала на приставания слезами, криком, отталкиванием и жалобами воспитательнице, как сделало бы большинство детей, – а обдумала месть, отправилась на кухню, проследила, чтобы её никто не заметил, взяла оружие, вернулась к детям, выждала момент, атаковала.

Так расправляться с недругами было очень в духе Юлии.

Второй эпизод заставил меня опасаться за дочку ещё больше.

Однажды я, работая у себя в кабинете, услышал, что Эва тихонько и жалобно плачет. Её плач перемежался какими-то странными звуками; я вышел из кабинета и направился в сторону кухни. Там моему взору открылась следующая картина: моя Эва душила котёнка в объятиях; прижимала к себе и горько плакала, не замечая, что котёнок по имени Кокосик уже растерянно похрипывает, упираясь передними лапками. При этом Эвелина, тоскливо растягивая слова, повторяла:

- Тебе грустно, что ты без мамы, да? Но ты хотя бы видел свою маму! Ты её помнишь? Я не помню...

- Доченька, - тихо произношу я, чтобы не напугать девочку, - что вы тут с Кокосом делаете?

- Бедненький! – всхлипывает Эвелина. – Ему очень грустно, я взяла его пожалеть! Всё потому, что он видел свою маму… а я свою даже не помню!