Правдивая повесть о мальчике из Кожежа

— Наурзоков не может обходиться без хоха и превосходных степеней, — иронически заметил Николай Феофанович.

— Действительно, я не могу говорить без восторга, когда речь идет о русском языке и русской культуре. Но будьте снисходительны и не судите строго. Чувство это больше, чем ответная доброта. Дело не в том только, что судьба моя сложилась удачно… Мой народ, не имевший своей письменности, своей государственности, за четыре десятилетия обрел все, чем может гордиться человек. И как не сказать об этом торжественный хох! О великий русский язык! Усынови и благослови меня не как приблудного, а как найденного сына. Радуюсь, торжествую и люблю. Я обрел тебя, и ныне я не сирота. С тобой мы воистину всесильны!

— Это не твои слова, Наурзоков, а чужие, — хмурится Николай Феофанович.

— Нет, и мои, — отвечаю я ему. — Слова эти, сказанные устами Эффенди Капиева[10], выражают сокровенные мысли всех нас, с глаз которых Октябрьская революция и русская культура сорвали повязку невежества. Кстати, Николай Феофанович, не так уж плох патетический стиль!

— Ну уж ладно, колючка, хватит тебе кусаться, — почти дружелюбно говорит Николай Феофанович. И, протягивая свою длинную руку, добавляет: — Мир?!

— Мир, — говорю я и впервые пожимаю руку своему преподавателю.

Я возвращался домой по улице Герцена. На углу Никитских ворот столкнулся со стариком. Рядом с ним шла огромная собака. Старик, надрываясь, тащил тяжелую сумку. Он кряхтел, задыхался. Конечно, я сразу узнал их — и старика, и собаку.

— Здравствуйте, дедушка!

— Здравствуйте. Но я что-то не знаю такого внука, — ответил он.

Короткомордый бульдог, вскинув голову, смотрел на меня с презрительным недоумением, как бы спрашивая: «Что тебе надо?»

«Не стоит вспоминать прошлое. Лучше помогу», — подумал я.

— Разрешите, дедушка, вашу сумку.

После минутного колебания он отдал свою ношу.

Старик шел медленно.

— Совсем один остался, — сказал он, покашливая. — Сын погиб на войне, жена умерла. Теперь у меня только вот эта собака… Умное, преданное животное.

Бульдог, как бы понимая, что речь идет о нем, смотрел на хозяина преданными и грустными глазами. Он тоже был стар.

Я проводил старика до квартиры и стал прощаться:

— Разрешите мне иногда навещать вас?

Старик удивленно взглянул на меня. Потом сказал:

— Не тратьте понапрасну время, юноша, так как из времени соткана жизнь. Я вам ничем не буду полезен.

Я был ошеломлен, но все-таки ответил:

— Тот плохо одет, кто не прикрыт добродетелью.

— Хорошо, юноша, приходите. Но знайте, друга я выбираю не спеша и еще меньше спешу менять его!

«А старик оригинальный. И, видимо, с характером, хотя жизнь и помяла его основательно», — думал я, спускаясь по лестнице старинного дома.

В ДОРОГУ!

Вот и закончился учебный год. На четвертой странице моей зачетной книжки написано: «Студент Наурзоков переведен на второй курс».

Над Москвой сиял прекрасный июльский день. Я шел по Тверскому бульвару, влюбленный в жизнь, в людей, в цветы. Казалось, что все вокруг разделяет ликование моей души: солнце ярко светило, небо было синим и чистым, деревья шелестели молодыми, до блеска зелеными листьями и разноцветные газоны стелились у моих ног. Как хорошо: мы едем с Леонидом Петровичем в Кожеж, скоро увижу дису!..

Я вернулся домой и с гордостью показал Леониду Петровичу свою зачетную книжку.

Вскоре пришла и Анна Сергеевна, раскрасневшаяся от жары. Выложив на стол покупки, она развернула черный шерстяной отрез на платье.

— Леня, как находишь, подойдет это Наго Муратовне? — спросила она.

— Вполне, Аннушка. Вкус у тебя отличный. А это для кого? — спросил Леонид Петрович, указывая на голубую шелковую косынку и красную коробку с набором духов.

— Это Ахмед подарит Марзидан, — ответила она чуть лукаво.

Покраснев до корней волос, я стоял, не зная, то ли благодарить, то ли отказаться от подарка, предназначенного для Марзидан.

— Ну-ну, не смущайся, — сказала Анна Сергеевна. — Нельзя же явиться к девушке без подарка!

— Будем считать, Ахмед, что это пропуск, выданный нам Анной Сергеевной на право выезда на Кавказ, — рассмеялся аталык.

— Значит, едете без меня?.. Не везет, ох как не везет мне! — вздохнула Анна Сергеевна.

Да, мы уезжали без Анны Сергеевны. Отпуск полагался ей только в сентябре.

Когда Анна Сергеевна вышла в другую комнату, Леонид Петрович заговорщицки сказал:

— У меня есть еще один сюрприз для тебя.

Он полез в карман, достал письмо и стал читать: «Тот клад, который Вы искали за долгие годы своего пребывания в Кабардино-Балкарии и не нашли, теперь найдете. В этом можете быть уверены. Если руки Ваши тверды и глаза остры так же, как в то время, когда Вы жили в наших краях, то в Москву повезете охотничий трофей — круторогого тура. Сообщите, пожалуйста, о своем выезде, встретим Вас в Прохладном. С уважением и дружбой Герандоко Эльбахситов».

— А что, кан, если мы высадимся в Прохладном и будем идти по Междуречью с охотничьим ружьем?

В компании аталыка и Герандоко я готов был идти пешком не только из Прохладного, но даже из Ростова.