Правдивая повесть о мальчике из Кожежа

Нальчик!.. Словно ребенок, сидящий на коленях матери, расположился он в долине, окруженной веселыми, нарядными холмами. По одним толкованиям слово «Нальчик» значит «маленькая подкова»: действительно, для великанов нартов, соорудивших Кавказские горы, подкова эта, наверное, казалась совсем небольшой. По другим источникам слово «Нальчик» переводится как «срывающий подковы», очевидно оттого, что лошади частенько оставляли среди камней свои подковы.

Чуть правее Нальчика, завершая величественную горную цепь, сверкает двуглавый Эльбрус. Слева, за городом Орджоникидзе, несет свою вахту Казбек. Между ними возвышаются непокорные красавцы Дых-тау и Каштан-тау.

Мы смотрели, завороженные этим зрелищем, а Герандоко промолвил:

— Если на эти же горы смотреть, подойдя к их подножию, увидишь хаос обвалов, нагромождение скал и уступов. Хочешь знать наши горы, посмотри на них издали, а потом поднимись к их вершинам. Тогда только сможешь судить об их удивительной красоте…

Герандоко уже лет шестьдесят, а может, и больше. Несмотря на это, он прям и строен. Его ясные карие глаза полны доброты и приветливости. Ноги Герандоко обуты в легкие кавказские сапожки — ичиги, на голове невысокая кабардинская папаха из дорогого золотистого каракуля.

А как много знает Герандоко! Как обстоятельно, с какими интересными подробностями рассказывает он о происхождении того или иного сказа, старинной песни, названий гор, урочищ, скал! Он знает народные приметы, предсказывающие, каким будет год — дождливым или засушливым.

К этому человеку тянутся многие сердца. Он был всегда впередиидущим строителем новой жизни. Чтобы научить своих односельчан грамоте, Герандоко еще в конце двадцатых годов пошел учительствовать. В начале тридцатых, когда колхозы только становились на ноги, ему доверили руководство сельскохозяйственной артелью в селе. Вернувшись с войны, он директорствовал в школе, был депутатом сельского Совета.

Везде, где бы ни работал Герандоко, люди говорят о нем с любовью и почтением: егаджáко-гасáко — учитель-воспитатель. И действительно, он всегда оставался учителем и воспитателем в широком смысле этого слова.

ДОМА

Сижу в кузове и думаю: «Заждалась меня диса… Наверное, сто раз подходила она к калитке!» Жадно смотрю вперед. Хочется поскорее увидеть милое, родное лицо, прижаться к ее сердцу.

И вот я еще не вижу, но уже всем своим существом чувствую ее близость. И точно: диса неторопливыми шагами подходит к калитке. Услышала шум машины и, выпрямившись, застывает в ожидании. Грузовик не успел затормозить, а я уже спрыгнул на землю. Я бросился обнимать и целовать ее, но она остановила меня и тихо, без укора, проговорила:

— Сынок! Окажи внимание гостю…

Она осталась у калитки, а я возвратился к машине, из которой вышел Леонид Петрович.

Диса подошла к нему, приветливо поздоровалась и пригласила всех в дом. Только после этого она обняла меня и сказала:

— Счастливого возвращения, сынок!

Возле нашей калитки собралось много соседей, но никто не вошел в дом: гость должен был прежде всего спокойно отдохнуть с дороги. Я надеялся увидеть среди собравшихся Марзидан, но ее не было. Почему она не пришла?..

В доме диса еще раз приветствовала Леонида Петровича, обстоятельно расспросила его о здоровье Анны Сергеевны и только после этого ушла на кухню, оставив с гостем Герандоко и Эльдара. Эльдар вскоре тоже ушел, сославшись на неотложные дела. А Леонид Петрович и Герандоко возобновили разговор о каком-то кладе, который некогда вместе искали мой отец и аталык, но не нашли. В другой раз я, конечно, остался бы слушать этот интересный разговор, но сейчас… я так соскучился по своей дисе!

Она сидела на низенькой скамейке у широкого очага летней кухни. Закопченные железные цепи поддерживали над огнем большой медный котел.

Подложив дрова, диса изо всех сил раздувала пламя. Я помог ей. Потом взял пустые ведра и отправился по воду, несмотря на протесты дисы. По ее мнению, это унижало мое мужское достоинство.

Поставив ведра с водой на место, я присел на длинную скамью. Мать передвинула свою скамеечку так, чтобы одновременно смотреть на меня и следить за кипящим на очаге котлом.

Милая моя диса! Ты так изменилась за эти годы. Лоб твой изрезали глубокие морщины, углы губ опустились, глаза потускнели. Где твоя гордая красота?..

Сидим. Я и мать. Смотрим с любовью и нежностью друг на друга. Я вскакиваю со скамьи, обвиваю руками ее шею и крепко целую. Ей приятен мой порыв, но она не выдает себя.

— Какой же ты еще дурачок у меня!

Я сам хорошо знаю, что по нашим обычаям не годится взрослым детям целовать своих родителей, но я еще и еще раз обнимаю и целую ее. И опять ласковый упрек сквозь едва сдерживаемую радость:

— Ты у меня большой, большой дурачок!

С этими словами она подталкивает меня к двери: нельзя надолго оставлять аталыка, почетного гостя нашего дома.

Во дворе я приостановился, надеясь, что вот-вот услышу голос Марзидан: «С приездом, Ахмед!»

Но она все не шла. Огорченный, я вошел в дом.

— Что с тобой, Ахмед? — спросил Леонид Петрович.