Следующие полтора года я трудилась не покладая рук, всякий раз как будто начиная с нуля. Работы сменяли одна другую: то «интерн», то «фрилансер», то за грош, то за шиш. А всё для того, чтобы вписать в резюме еще одну строчку. Я встала за стойку, чтобы хоть как-то подправить наше тревожное финансовое положение. Подрабатывала в «приличных» отелях и ресторанчиках Саут-Бич, где бар, к счастью, закрывался в два часа ночи, а не, скажем, в пять утра. Это дарило мне несколько часов благодатного сна, прежде чем с первыми птицами я снова выскакивала из дома и летела на работу.
Иногда меня одолевали приступы безотчетного оптимизма. Например, когда я три месяца проработала на фрилансе в одном из самых престижных рекламных агентств Майами и уже раскатала губу на постоянную должность. Так и представляла себя ассистенткой по маркетингу и рекламе в кабаре-шоу легендарных бродвейских звезд в Майами-Бич. С не меньшим подъемом я собирала средства для неприбыльных организаций, с которыми меня связывали долгие дружеские отношения. Там меня задействовали не просто как административную единицу, а привлекали к пиару благотворительных акций.
Но были и такие дни, когда от отчаяния у меня опускались руки. Постоянные должности в сфере пиара в Майами были наперечет. Моя временная работа заканчивалась тогда, когда завершался проект, на который меня подряжали. Иногда я твердила себе, что сменить профессию было изначально не самой умной затеей. Очевидно, мне не по силам начать с нуля и достичь мало-мальского успеха. Пусть даже очень малого, ведь я определяла слово «успех» как возможность регулярно вносить квартплату за небольшую и более-менее удачно расположенную квартирку. И ничего у меня не было, кроме друзей приблизительно моего возраста. А те могли кое-чем похвастаться. Кто-то строил многообещающую карьеру, уже имея отличную квартиру, секретаря-референта и счет на представительские расходы. Кто-то успел уплатить первый взнос за собственное жилье — в многоквартирном кондоминиуме или отдельном доме. Мне же хвалиться было нечем. Домой я возвращалась вымотанная настолько, что оставалось только рыдать от собственного бессилия. Ведь прожитый день не принес мне ничего толкового, что я могла бы принести домой. Кроме разве что пучка кошачьей мяты на радость Скарлетт, Вашти и Гомеру.
К этому времени Гомер уже мог официально считать себя взрослым, а не котенком, хотя он и перестал расти с семи месяцев после известной операции. В весе он если и набрал, то совсем немного и тянул на килограмм, не больше. Не сказать, что он был недомерком, скорее — тонкокостным по природе. Гуляя сам по себе, он избирал самые извилистые пути, которым следовал с грацией вышедшего на охоту льва. Своего плюшевого червячка Гомер таскал, сжав челюсти в том месте, где, по его мнению, у игрушки находилась шея. Тряпичное туловище при этом болталось между стройными передними лапками. Этим Гомер даже напоминал пуму, несущую домой свежепойманную дичь. Шерстка его всегда была вылизана до блеска. Казалось, он не только не отбрасывал тень, а, наоборот, излучал свет. Если он дремал в лужице света, то лужица отливала кобальтом. А если застывал на месте, то представлялся неким идеалом кошачьей породы, точно скульптор увидел его и высек из чистого черного мрамора.
Но застывать надолго на одном месте было не в Гомеровой натуре. В его природе было бегать кругами, прыгать, отлетая от стен, — словом, проявлять ту гиперактивность, за которую моя мама в сердцах как-то обозвала его «маленьким отморозком». Он по-прежнему любил и скакать, и забираться на самую верхотуру, и ходить на разведку. Правда, раньше он проделывал все это под бесшабашным девизом «Не попал, и не беда». Теперь же у него появилась отточенность движений, идущая от физической уверенности в себе. Так балетный танцовщик не задумывается о неверном прыжке и возможном падении. После долгих лет кропотливых тренировок его подготовленное тело само «приземляется» как надо.