Профессор Масчан, тонкий, внимательный и принимающий близко к сердцу каждого пациента детский доктор, сам очень хотел бы верить в то, что даже эти его слова приближают счастливый момент появления на свет всех тех препаратов, которых ждут и боятся не дождаться его маленькие пациенты, их родители, бабушки и дедушки. Он ведь тоже человек. У него есть пожилые родители и маленькие дети. Он за них боится. И для себя лично едва ли не ежедневно отвечает на вопрос о том, сколько надо будет продержаться пациентам сегодняшним до того дня, когда каждый столкнувшийся с раком человек будет уверен: у медицины есть что ему предложить. И это «что-то» – со стопроцентной гарантией. «Есть лекарства, которые уже кому-то подходят и могут продлить жизнь, дать время на ожидание, – говорит он. – Есть такое лекарство, которое еще совсем далеко, в лаборатории. И сколько лет, сколько усилий и сколько денег будет потрачено на его создание, никому не известно». Алексей Александрович замолчит на полуслове. И несколько секунд будет безмолвно разводить руками, пытаясь найти еще немного аргументов, чтобы убедить и себя и меня: надо ждать, надо верить. Я много лет дружу с профессором Масчаном и со многими другими прекрасными российскими докторами. Я, конечно, точно не знаю, но могу себе представить, каково это: понимать, что ты не можешь кому-то помочь только потому, что наука не всегда поспевает за болезнями. И каково это, спустя годы осознавать: а вот этого пациента сейчас я бы спас. А вот у этого был бы шанс.
Но ни сократить время исследований, ни отмотать годы назад не под силу ни одному доктору. Однако каждый хороший врач помнит всех тех, кого мог бы вылечить. Сейчас. А раньше не сумел.
Об этом мне как-то рассказала профессор Рашида Орлова. Случайная история, пришедшаяся к слову, показалась мне достаточно важной иллюстрацией к тому, как болезненно врачи-онкологи воспринимают ограниченность своих ресурсов в условном «вчера» и как переживают о том, что все сегодняшние знания в этом «вчера» не были применимы. Итак, рассказ Рашиды Орловой.