Правило правой руки (сборник)

Но он в ответ на это только развел руками, тем самым как бы говоря, что тут на всё моя воля. Ат, только и подумал я, что же там, в тех Кумпяках творится, если Гамон даже своей корчмы не пожалел, лишь бы только рта не раскрывать?! Что там за секрет такой?! Но это я так только подумал, а вслух сказал:

– Ладно! Тогда пока смотри за нашими конями. Будешь плохо смотреть, зарублю, когда буду идти из Кумпяков обратно.

На что Гамон сразу ответил, что как же можно за конями не смотреть, это великий грех, пан Бог ему такого не простит.

После чего мы встали и забрали тот запас горячего, который собрала нам Гамониха, вышли во двор, Гамон показал нам ту тропку, ещё раз сказал про сухую сосну – и мы пошли с корчемного двора к тому так называемому Чмурову болоту. Кто его видел, тот знает, о чём я. А кто не видел, тем скажу: гиблей места не бывает. Ступил шаг в сторону – и тебя как будто кто-то за ноги хватает. А то и тащит, да так цепко…

Но мы туда пока не заходили, а шли, как советовал Гамон, по краю. Но и край там тоже очень гадкий, что и говорить. Намесили мы тогда грязюки, шли-шли, шли-шли, и я уже собрался поворачивать обратно, потому что, думал, какая тут может стоять сосна, откуда ей взяться, надурил нас корчмарь, собака, или, может, ещё того хуже, заманил на верную гибель…

И вдруг вижу – впереди сосна! Та самая, сухая. На самом краю, а дальше только черная вода и ряска. А ещё дальше впереди трава – густая, высоченная. И за ней уже не видно ничего. Ат, думаю, недобро это! Ну да что делать? И я только шапку поправил и соступил в ту черноту. И не провалился! Там, чую, и вправду будто тропка, будто бугор какой, по нему можно ступать и он не топится. Но только соступишь с него – и сразу сосёт тебя вниз, в грязь эту, в плюхалово! Но я приспособился и, боком-боком… И пошёл! Шёл, шёл вперёд, дошёл до той травы, обернулся, вижу – и мои за мной идут. О, это добро! И я пошёл дальше, а мои понятые за мной, Сенька с Гришкой. А трава там, ещё раз говорю, высоченная, выше головы, не видно ничего кругом, грязь под ногами разъезжается, бугор узенький, в полсапога, Сенька, который нёс горячее, один раз чуть не провалился, но пан Бог миловал. И так мы по тому бугру шли, шли, а комарья там было сколько, а вонищи! А изгваздались как! А употели! А задохлись! Но, может, часа за два, вышли из того болота и сразу увидели те Кумпяки, ту заклятую деревню, как нам о ней говорили.

С виду деревня была как деревня – небольшая, в одну улицу, хаты кривые, старые, солома на крышах чёрная. И нигде никого! И петухи не кричат, и собаки не брешут. И дымом не пахнет.

А вот сам день тогда был тёплый, солнечный. Птичка в небе зачирикала. Я осенил себя святым знамением, положил руку на саблю и пошёл. И мои хлопцы за мной. Мы шли от болота к огородам. Потом по крайнему из огородов к ближней хате. Ничего в том огороде не росло, грядок совсем видно не было. Мы подошли сперва к службам. Службы стояли пустые. В хате тоже дверь была открыта и через неё было видно, что никто там давно не живёт. Но заходить туда я не велел, а только подошёл и крикнул, есть ли кто живой. Но не откликнулся никто, конечно.

И возле крыльца, в собачьей будке, было пусто. И в колодце сухо. Я в первый раз видел сухой колодец! Это у нас, в Крае, где куда ни ткни, сразу выступит вода – тут вдруг в колодце воды не было. Я снял шапку и утёрся. А после велел идти дальше.

Так мы прошли ещё три, пять дворов, не меньше, и нигде никого не нашли. И мы уже заходили в хаты, там везде искали – и нигде никого не было, и даже духу не стояло!

А после, в ещё одной хате, сразу, только зашли туда во двор…

Мы вдруг увидели бабу! Баба она была как баба – старая, кривая, кособокая, в грязном платке, в длинной замурзанной споднице и в домашних летних валенках. Баба стояла на крыльце и без всякого страха смотрела на нас.

– Эй, красавица! – сказал я. – Что это за место такое? Куда мы пришли?

Баба на это ничего мне не ответила.

– Ты что, глухая?! – продолжал я, подходя к крыльцу. – Хочешь кнута?! – и я и вправду к нему потянулся.

Но баба и тут не наполохалась, а громко шмыгнула носом – а нос у неё был ого, здоровенный – и так же громко сказала:

– Гэ! Гэ!

– Чего гэкаешь?! – сердито сказал я. – Принимай гостей! Сейчас будем тебя допрашивать, ведьма!

Тогда эта баба вдруг как будто поклонилась, отступила в сторону, толкнула дверь – и та открылась. Это, я так понял, означало, что она приглашает войти. Да мы и так бы на пороге не стояли, а тут тем более, вперёд её, вошли в ту хату.

Хата была как хата – справа печь, дальше за ней лежанка, слева окно, под ним стол, при нём две лавки, а дальше в углу сундук и ещё что-то, какие-то горшки, мешки, но в темноте не разобрать. Да я и не рассматривал, а сразу сел на лавку, достал Статут и положил на стол, кнут из-за пояса достал – и на Статут его, для строгости, и жду. Мои ввели эту бабу. Я грозно говорю:

– Ты знаешь, старая, кто я такой? – Она молчит. Я говорю: – Я поветовый выездной судья пан Крот! А ты кто такая?

Она опять молчит. Я говорю:

– Будешь молчать, велю повесить!