Правнук брандмейстера Серафима

Следующие сутки они почти безвылазно провели в номере. Славе казалось, что они знакомы всю жизнь. Он чувствовал себя таким счастливым, что из суеверия не смотрел в зеркало: боялся, что увидит чужое отражение, и его волшебный сон-явь закончится. Брился он, скосив зажмуренный глаз, чтобы можно было разглядеть только край намыленной щеки, и, словно неумелый подросток, умудрился порезаться.

Марианна всегда первой вскакивала с кровати и по холодной плитке пола босиком шлепала под душ. Он хмелел от открывшегося ему немыслимого чуда и с почти священным трепетом следил, как завораживающе медленно покачиваются стройные бедра, играют тени в ямочках на пояснице, скользя вверх от гибкой талии к лопаткам и тонкой шее, плывут в воздухе загорелые плечи и вспыхивают пряди волос, окунаясь в искрящуюся солнечную пыль…

Она внезапно оборачивалась и ловила его счастливый шальной взгляд, радуясь, что снова застала врасплох.

Ее забавляло то, как он, пойманный на подглядывании, краснеет и, пряча глаза, торопливо натягивает поднятые с пола трусы.

Уголки ее губ смешливо и торжествующе вздрагивали, а огромные серые глаза смеялись, хохотали безудержно, и от этого беззвучного смеха внутри у Танюшкина все замирало, словно его душа, голая, беззащитная, лежала, затаив дыхание, на ее маленьких твердых ладонях.

– Я люблю тебя, – шепнул он ей на следующее утро, когда они проснулись в одной постели, и замер в ожидании ответа.

Она улыбнулась и молча потерлась носом о его небритую щеку.

– Представляешь, спала как младенец! – сказала она позже, встряхивая мокрыми после душа волосами, и Танюшкин забыл, как дышать. Так и стоял истуканом, держа в негнущихся пальцах сухое полотенце.

Завтраки они неизменно просыпали и выбирались из постели только к полудню – перекусить в городском кафе. Шли обнявшись, не обращая внимания на неодобрительные взгляды индусов. Несколько раз встречали Дашу. Та выглядела потерянной и смотрела мимо Танюшкина.

О Кирилле, будто сговорившись, молчали. Кроме одного-единственного раза. Утомленные, они лежали поперек кровати на смятых простынях, и Слава, который в эту минуту был готов любить весь мир, вспомнил неудачливого соперника, сказав что-то вроде: «Жаль хорошего парня». Марианна ответила жестко:

– Каждый получает то, что заслуживает. Встретил бы в Дели, был бы здесь, а ты – на Гоа.

И посмотрела на Славу в упор. Такой вариант Танюшкина не устраивал даже гипотетически, и он поспешно покинул поле боя, сбежав под холодный душ. Больше к этой теме они не возвращались.

А на второй день что-то разладилось. Неожиданно выяснилось, что им практически не о чем разговаривать. Он не понимал и половины слов из ее рассказов о работе. Все эти свопы, хеджи и опционы представляли для него темный лес. Он старался, пытался вникать и вовремя поддакивать. Иногда получалось, чаще не очень.

Некоторые ее суждения поражали жесткостью. Танюшкин невольно поежился, слушая, как она уволила десятерых сотрудников. Не потому, что плохо работали. Просто потребовалось снизить фонд зарплаты. Он представил себя на их месте и загрустил.

Поначалу ей нравилось, что он умеет подолгу, не перебивая, слушать ее рассказы о работе, но стоило ему раз попасться на незнании какой-то мелочи, виртуальные оплеухи посыпались одна за другой.

– Ну что ты киваешь как китайский болванчик и делаешь вид, что все понятно, а сам ни бум-бум! Ты спроси, я объясню! – бросала она с непонятной ему злостью, досадливо прикусывая нижнюю губу.

Он пугался и послушно спрашивал. Марианна начинала объяснять, увлекалась. Черты строгого лица оживали, делая его непостижимо прекрасным.

Танюшкин смотрел на нее и ничего не слышал. Время замедлялось. Он с восторгом наблюдал, как шевелятся влажные, припухшие от поцелуев губы и между ними сверкает ослепительная полоска ровных зубов. Победно выгибаются темные брови, и крыльями тропической бабочки взлетают ресницы, такие длинные и пушистые, что пальцы невольно тянулись потрогать…

Ей шла любая одежда. Славе казалось, простая майка со слоном придавала ее фигуре больше изящества, чем коктейльное платье большинству других женщин. И главное, в простой одежде она была настоящей, той, кого он нес на руках, удивляясь легкости хрупкого тела.

Но стоило Танюшкину представить Марианну выходящей из офисного здания в строгом темном костюме, с тем самым каменным выражением на лице, которого он так боялся, как внутри у него все сжималось и на душе становилось невыразимо тоскливо…

– Ты меня совсем не слушаешь! – с досадой обрывала она рассказ, заметив, что он снова завис и выпал из реальности.

О себе Слава вообще не знал, что сказать. Марианна пару раз вскользь спросила его о работе пожарного, но он не сумел вспомнить ничего достойного ее внимания. О том, как тащил Рожнова и угодил в больницу, рассказывать постеснялся. Подумал, что будет выглядеть глупо, и она, чего доброго, решит, что он хочет похвастаться.