Право хотеть

Пожалуй, не будь он французом — и не понял бы.

— Похоже на забастовку, — невозмутимо сказал Оливье.

— Бог ты мой, — Моник пролила на стол кофе. — Теперь у них есть профсоюз?

А как же. Все, что появляется в реальном городе, рано или поздно приходит в город «задний». В отраженном, искаженном виде — но приходит.

— Чем же мы их обидели?

— Хороший вопрос.

У любых бастующих должны быть требования. Вот только арьергород никогда ничего не скажет прямо...

Не вовремя шеф уехал в свою Нормандию... Если «откажут» хранители, город не оберется проблем. Некому будет утишать уличные потасовки в арабских кварталах, своевременно толкать в бок задумавшегося над экраном диспетчера или уставшего водителя. Некому выводить к свету туристов, заплутавших в клубке парижских улочек. Без хранителей Париж станет напряженным, нервным, огрызающимся; иностранцы пойдут говорить, что парижские официанты грубят, продавцы невежливы, сам город какой-то неуловимой атмосферой им не понравился.

А главное — без хранителей город беззащитен, делай в нем, что хочешь. Хоть мечеть расстреливай, хоть башню самолетом тарань.

К полудню телефоны разбушевались, сети пошли вразнос, на дисплеях высвечивались старые номера — Бал 00.01, Кли 32.34, Молодые ничего не могли понять, пожилые пугались, потому что все номера были знакомые, запрятанные в дальних уголках памяти. Самые смелые пытались перезванивать, но слышали только помехи на линии.

Единственным, кто не удивился звонку с такого номера, был господин Брюно Лефевр, чиновник комитета по градостроительству. Номер на дисплее не удивил его, но привел в ярость — он бы никогда себе не признался, что за этой яростью стоит страх. Лефевр с силой отжал кнопку сброса и сказал помощнице:

— Мадемуазель, я, кажется, давно просил вас дозвониться в Оранж! Неслыханно, что они себе позволяют.

Молодая стажерка пожала плечами и пододвинула к себе телефон. Секретарская работа в ее обязанности не входила, но поди скажи об этом шефу, когда ты на практике.

Шеф же прошел в свой кабинет, устроился за тяжелым бюро эпохи Наполеона III и принялся ждать. Вернее, он попытался работать, но скоро понял, что просто перекладывает бумаги из одной папки в другую, а на самом деле — ждет.

И дождался в конце концов долгих шаркающих звуков, будто кто подметал кабинет старинной метлой.

Никого не было.

— Что ж, господа, — сказал Жозеф, — кажется, у нас чрезвычайное положение. Я звоню в ДСРИ[2].

Он успел уже связаться с аэропортом и позвонить знакомому в полицию. В арабские кварталы отправились усиленные патрули, а Руасси вот-вот собирались закрыть «по погодным условиям».

В Управлении Жозефа тоже выслушали внимательно. В конце концов, их отделы похожи: в ДСРИ тоже часто работают на интуиции и домыслах. И не открещиваются со снисходительным видом от сообщений Бюро: там, где речь о безопасности, неважного не бывает.

— А вы куда, Жозеф? — окликнула его Моник, хотя ответ и так знала.

— Пойду прогуляюсь по городу.

Гулять по городу — это и есть его работа. Можно негодовать, что за прогулки ему платят, как госслужащему — но ведь он и есть на службе. Гулять, всматриваться в граффити на стенах, подслушивать случайные разговоры, сворачивать в неожиданные переулки — Жозеф на это мастер. Без этого не нащупать изнанки, а людей, способных проходить в арьергород, или хотя бы поддерживать с ним контакт, в Париже раз-два и обчелся.

Похолодало, руки без перчаток мгновенно замерзли, и Жозеф с тоской подумал о теплой квартире и рюмке коньяка. Он засунул руки поглубже в карманы пальто и двинулся от офиса куда глаза глядят. Технически это выражение устарело — когда так хорошо знаешь город, чертовски трудно идти наугад.

Он шагал мимо витрин, качающихся красных фонариков китайской забегаловки, жаровен с кукурузой и каштанами. Половина ресторанов, мимо которых он проходил, была закрыта, как в воскресенье; видно, хозяевам надоело бороться с нечистой силой, и они позакрывались от греха. На стене сиял свежей краской несвежий лозунг: «Будьте реалистами, требуйте невозможного!» Жозеф загляделся на надпись и едва не наступил на сидящего у стены бомжа.

— Огоньку не найдется?

Жозеф вынул позаимствованный у Оливье коробок, чиркнул спичкой. Высветилась узкая улочка за спиной у бомжа и тусклые стекла старого кафе.

Кафе могло стоять здесь и до войны, и до революции; темные обшарпанные деревянные столы, плетеные стулья, вымытая до проплешин стойка с медной окантовкой, черная доска с выведенными мелом дежурными блюдами. Джаз; те же песенки, что играли американским освободителям добрых полвека назад. На углу стойки стоял старинный телефон с крутящимся циферблатом. У родителей Жозефа когда-то был такой. Хозяин забегаловки исчез где-то в подсобке. Жозеф подумал, придвинул к себе аппарат и набрал Оде 84 00.

— После четвертого сигнала будет точно тринадцать часов ноль две минуты, — замогильным голосом сказали из трубки.

Гудки.

— Тринадцать часов ноль две минуты.

Жозеф ждал.

Пиик. Пиик. Пиик.

В трубке что-то щелкнуло. Зашуршало, затрещало — тот самый «белый шум», в котором, бывает, слышны голоса мертвых. Голос спросил: