Право на меч

– Бумаги-то были при них? Эмблемки на щитах, плащи с вышивкой? – Гвон снова вытер уголки рта, умудрившись незаметно приложиться к выпивке.

Женщина с той же усталостью помотала головой:

– Плащи как плащи. Без флагов явилися.

– А бумаги?..

– Говорю же, читать не научен, – вклинился глава. – На словах – от господина Бато, так и назвались…

Гвон замотал головой и добавил:

– Ну дак внешне, внешне-то! Каковы на вид?

– Точь-в-точь вы!

Сзади кто-то пробормотал:

– …только рожи добрее.

Шлепок, удар. Тихий скулеж. Всхлипывания.

Я потерял нить разговора. Еще раз оглядел чужой дом. Это такие-то дома можно найти в Воснии, чтобы всякий смельчак при дубине пачкал твой порог и брал, что ему вздумается?..

Что я, черт дери, здесь вообще делаю?

Я отошел в сторону, проскользнул на улицу к охране повозки. Облокотился на борт, чувствуя тупую усталость и голод. Рядом на корточках сидел Амил и разминал кисти тонких рук, будто важнее дела в жизни и не найти.

– Слушай, Амил, – я посмотрел на разграбленные дома. – Скажи, зачем ты пришел под флаг?

Кажется, глаза эританца увлажнились.

– Думаете, мне здесь не место? – всхлипнул он и поднялся.

«Похоже, здесь место только отъявленным мерзавцам», – чуть не ляпнул я, но вовремя примолк. За спиной послышались тихие шаги.

– Наконец-то дотумкал! – вклинилась Руш и снова что-то гоняла языком под губой.

– Нет, – я отвернулся от оторвы, – я правда хочу знать. Нам ведь всем не платят жалования, так?

Руш не собиралась умолкать:

– Всем, кроме капрала.

– Я, э-э, – помялся Амил, – в нашем хлеву крыша обвалилась, и отца моего…

Нет, все-таки парень точно расплачется. Я уточнил:

– Так что же, у тебя и дом есть? И с семьей все ладится?

Амил поджал губы, кивнул.

– Только без папы мы… я… зима же.

– И ты вызвался под флаг, – мой голос точно выдал изумление, – без жалования?..

– Я думал, – Амил отвернулся, будто мы еще не заметили его слез, – что здесь уж точно как-то что-то да сложится…

Я скривился. Удивительно, как мы похожи.

– Мы сами себе платим, неженка. Война – щедрая сука, – снова вклинилась Руш. – Если знать, где брать.

Я покосился на нищие дома селян. Затем – на пустые загоны для скота и мертвенно-молчаливый хлев. Справедливо заключил:

– Явно не здесь.

– Скоро поживимся. Вот увидишь, дохляк. И ты вытри сопли, – она с силой хлопнула по плечу Амила, – сама по себе и канарейка в суп не упадет. Придется поработать.

Из дома снова послышались звуки побоев. Я тяжело вздохнул. Вот и все мои почести – право резать подростков в лесах и бить детей ради мешка зерна.

А ребята Митыги так и носились среди домов, выламывая, расшатывая и переворачивая все, до чего могли дотянуться. Воснийцы обирали своих крестьян догола, а потом приходили вновь – содрать кожу. Затем охали и дивились, отчего поставки зерна мельчают. Край алчных дураков.

«Ничего хорошего не родится из спешки», – говорил Саманья на учебе, пока мы фехтовали. Коротка моя память. Убравшись из Стэкхола, я только и делал, что спешил.

Дверь отворилась, из дома выбежала женщина. Споткнулась и упала в грязь, раскинув руки. Я не расслышал, кто ругался больше: селянка или увальни Митыги. Ее втащили обратно за ноги. Дверь так и осталась открытой.

– Не переживешь ты зиму, неженка, – заключила Руш.

Тут-то я и понял, что я здесь делаю, на этом отшибе между землями Долов и Восходов. Живу не по уму.

– Чего лыбишься? – нахмурилась Руш. – Не уловил, че я сказала? Клянусь, ты медленнее, чем дохлый индюк! Повторю по слогам: ты зи-му не пе-ре…

Я не слушал.

Руш, как и любая воснийская хамка, была совершенно не права. Мне стоило больше думать, взвешивать. Завязать, наконец, со спешкой.

Главное – как следует пообедать на привале. Пусть капрал подавится своим серебряком за хлеб. На голодный желудок думалось об одном – как бы его поскорее наполнить.

Тогда я еще не знал, что и в трех следующих деревнях мы будем далеко не первыми гостями за последний месяц.

Через три дня, привал Восходов

Я смотрел на остывшую не то похлебку, не то кашу в своей плошке и пытался понять, что же и когда пошло не так. Еще там, в Криге, когда я взялся за корону турнира? В порту Стэкхола, едва я ступил на палубу «Луция»? В долбаном Оксоле или уже здесь, на отшибе, возле воснийских сел? А может, в тот проклятый день, когда я решил, что найду свой дом на материке среди дикарей?

Отряд Гвона трещал так, будто от этого зависела их жизнь.

– Давненько говорили, надыть тут третий Восход ставить, шириться, – объяснялся капрал. – А кого во главу – уж второй год решить не могут.

– Да че там решать, – Руш расхаживала вокруг костра, – самого жирного да постарше, и делов…

– Так и хотели поначалу, – отвечал один из братьев. – Не пошло. Одного в канаве нашли, второй вроде как повесился. Так говорят, но чую я, история-то с гнильцой…

Последний ломоть хлеба я догрыз на завтраке. Похлебка грозно косилась на меня из плошки. Мы оба понимали, что выбора у меня не осталось. Самое мерзкое – первая ложка. Потом привыкаешь.

Зато сегодня мне было кого винить, кроме себя. Вот, выходит, из-за чего мы топчемся в этом нищем краю – чужая алчность и глупость.