Право на риск

Предположения о непрохождении радиоволн отвергал эфир. Желание во что бы то ни стало связаться возрастало все сильнее по мере того, как над европейской частью СССР опускалась глубокая ночь и нас могли там услышать с большей вероятностью. Ведь эфир и не думал дремать. Малейшее движение рукоятки настройки — и разноязыкий говор оглушал, музыка била по барабанным перепонкам. Мелодии воздействовали странно: то невольно губы складывались в трубочку и я посвистывал, то мотив неожиданно бесил, и хотелось хватить по приемнику кулаком в тяжелой меховой перчатке.

Любая из этих станций могла бы сказать: «Вас слышим, вас приняли». Это единственно, чего нам страстно хотелось. Больше всего мы боялись, что причиняем напрасные тревоги нашим товарищам. Любой из нас когда-нибудь да шалел около рации, передумывая черт те что, представляя самое страшное и переживая за друзей, которые беспомощны, замерзают, голодают.

Мне думается, что седина на висках появляется именно в такие часы. Ты в тепле, а твой товарищ на грани гибели, и ты прекрасно знаешь, как это бывает, представляешь это до жути ясно; ты не знаешь ни сна, ни покоя и, проклиная божий свет, хочешь одного — оказаться рядом с ним.

В те часы понимаешь — бывает легче переживать, чем сопереживать. Там — борьба, яростная, требующая всех сил, воли, ума. Тут — осточертевшие стены, тепло, еда — и молчание эфира. Друг не выходит на связь.

Когда-то… Нет, совсем недавно, за несколько лет до моего рождения, исследователи уходили на кораблях от причалов и, скрываясь за горизонтом, точно пропадали в небытии. Шли дни, долгие месяцы, длиннющие годы — и ни весточки, ни звука из-за горизонта, за которым исчез корабль. И так до тех пор, пока люди либо в один прекрасный день под алыми парусами победы вернутся в родную гавань, либо память о них, может быть, умрет прежде, чем они… Сколько было таких!

Но вот первое чудо двадцатого века — радио — дало возможность мгновенного общения с людьми за горизонтом, даже на другой стороне планеты. Так, черт возьми, чудо должно, обязано совершаться всегда! Особенно когда оно так нужно…

Выдержало же испытание второе чудо XX столетия! Не пешком, а на крыльях добрались мы до полюса. И за время, которого едва достанет, чтоб лыжнику или собачьей упряжке преодолеть километр по хаосу льдов. Километр, если не меньше.

Впрочем, не знаю, чему я больше удивлялся тогда — крыльям на полюсе или мастерству Ильи Мазурука. Даже в воспоминаниях остается непонятным, как точно удалось ему посадить на крохотное поле сильно перегруженный самолет, не превратив его в кучу дымящегося металла, обрызганного кровью экипажа.

Льды сверху выглядят совсем иначе. Это-то я знал по опыту прошлого года. Они только кажутся ровными, а на самом деле вдрызг разбитый проселок по сравнению с ними гладкое поле. Мы сели на площадку длиной в двести пятьдесят метров, узкий коридор между грядами мощных торосов — единственный просвет на всей льдине размером тысяча двести метров на шестьсот. Машина пробежала всего двести метров! Четырехмоторный гигант, не уступающий размерами современному «ИЛ-18», застыл у тороса двухметровой высоты, пробежав расстояние, далеко не всегда достаточное и учебному аэроклубному «ПО-2». Какова же воля и выдержка у этого сероглазого весельчака!

Экипировка нашего самолета производилась согласно задаче. Она была «вспомогательной» в том смысле, что у нас отбиралось все необходимое основным машинам, а нам доставалось согласно принципу «на тебе, боже…». Это не в обиду, а по сути. До Рудольфа мы летели, имея на борту три радиокомпаса. При полете к полюсу у нас не осталось ни одного. Радиооборудование… …Движок, собранный из запчастей всего склада Главсевморпути, являл собой величайший пример исчадия человеческого гения. И получили мы оборудование за два дня до вылета.

В Москве наш «Н-169» использовался как тренировочная машина для подготовки основных экипажей экспедиции, и маломощная радиостанция с радиусом действия до трехсот километров при передаче с земли так и осталась на борту. Я занимался штурманским оборудованием основных кораблей почти восемь месяцев и за четыре дня до вылета при самой горячей помощи не смог довести «Н-169» до уровня экспедиционных кораблей…

Так или иначе, а «Н-169» принял участие в полете на полюс. Теперь к знаменитым словам «что пройдет, то будет мило» остается добавить: худа без добра не бывает. Но тогда было чертовски обидно.

Просидев сутки около радиостанции, нужно если не отдохнуть, то размяться. Выключив приемник, я стащил с головы телефоны. Тишина заложила уши. Я пробрался из штурманской кабины меж тюками и ящиками к люку, выскользнул из самолета.

Две оранжевых палатки, растянутые у хвоста машины, трепетали под ветром. Лагерь спал. Легкая поземка тонкой пылью запорошила яркий шелк. Уныло звенели под порывами ветра антенны. Тяжелые лохматые тучи почти задевали торосы.