Право на риск

Оставшись с Ильей Павловичем, мы стали изобретать питание рации без аккумуляторов, которые уже здорово подсели. Срок связи пришлось пропустить. «Пияджо» с зарядкой не справился. В Холмогорах, под Архангельском, мы добыли аварийную рацию с дивным названием «Носорог». Питал рацию «солдат-мотор» — генератор, который надо было вращать вручную. Командир стал крутить ручку, а я улегся у приемника. «Носорог» находился в палатке, а стоять в ней было невозможно. Эфир молчал, молчал, и неожиданно на волне 3,4 метра я услышал окончание радиограммы: «Все в порядке, следующие сроки слушаю РК»… По характерному почерку радиста — а это был Кренкель — понял: работал лагерь Папанина. Но в тот момент я пощадил нервы Мазурука и не обмолвился о радиограмме. Спокойствие и терпение тоже имеют предел. Дальнейшее слушание эфира ничего не дало, Илья выбивался из сил, крутя «солдат-мотор», и мы прекратили прием. Потом с полчаса повозились с исчадьем-движком, заряжавшим аккумуляторы. Снова пришлось пропустить срок связи.

Тяжело опираясь на лыжную палку, Мазурук, хромая, побрел работать на аэродром. Я мог себе представить, какую мучительную боль причиняло ему плохо залеченное колено. Посадка на льдину-крохотулю, организация лагеря, а теперь сумасшедшая работа на полосе разбередили недавнюю травму, полученную Мазуруком при спуске на лыжах с купола Рудольфа. Он всего пять дней пролежал в постели. Нужно поговорить с ребятами и запретить ему работать на аэродроме. Одного меня он не послушает.

Пока движок не капризничал, я превратился в метеоролога, записал показания приборов. Тут весьма кстати выглянуло солнце. Все время ожидая его появления, я держал под рукой секстант и часы. За время нашего сидения на льдине, грубо оценивая положение, нас сдрейфовало еще на четыре мили от полюса. Затем в штурманской рубке корабля я записал показания компасов, за которыми наблюдал через каждые шесть часов. Нужно было знать вращение льдины и определить магнитные возмущения. Так в течение нескольких суток удалось установить, что отклонение стрелок компасов — результат вращения льдины, а не воздействия магнитной бури. Иначе после бури стрелки бы возвратились приблизительно в исходное положение.

— Как дела, чиф!

От крика я вздрогнул и, обернувшись, увидел запотевшего Козлова. За стуком движка я не услышал, конечно, скрипа снега под его поступью.

— Чихает мотоцикл?

Каких только наименований не придумали мы нашему инквизитору!

Невысокого росточка, подвижный, с добродушным лицом, Матвей Ильич в меховых доспехах выглядел круглым. И со спины их было трудно различить, например, с Папаниным. Только приглядевшись, выяснилось, что Папанин напоминал эллипс, а Козлов — шар. Устало опустившись у ящиков с консервами, Матвей Ильич принялся чертить концом лыжной палки по снегу.

— А мы дорожку очистили — сто на шестьдесят. Чуешь? Ну и ледок! Камень. Бьешь киркой, а она только отскакивает!

— Лишь бы не сломалась.

— Кто?

— Кирка.

— Типун тебе на язык!

— Рванули вы здорово. А мне хвастать нечем. Но солнце схватил.

— Молодец! Куда нас несет?

— К Америке… На четыре мили утянуло.

— Ну и тянет… Облачность того гляди опять разорвет. Ты, Валентин, лови его, солнце-то!

— Лассо всегда рядышком, — кивнул я на секстант. — Лишь бы показалось.

— Валентин… Сколько до ближайшей земли?

Я замер, догадываясь, что таится в этом вопросе. Дело тут не в неуверенности или недоверии к товарищу. Но более опытный, чем все мы, полярный летчик хотел проверить меня, убедиться, что хоть я-то знаю, где находимся, куда дрейфуем и главное, куда полетим, если пробьем взлетную полосу прежде, чем нас найдут.

— Ближайшая суша — Гренландия… До нее семьсот километров.

— Далековато… Но с такой скоростью дрейфа землю можно увидеть дней через пятьдесят…

Я помолчал.

— Валентин, в день посадки ты заметил чертовщину с солнцем? Оно здесь круглые сутки на одной высоте!

— Кажется, что на одной, — здесь я был на «высоте». — Простым глазом незаметно. Суточное склонение его равно двадцати дуговым минутам — треть градуса. Когда глядишь в секстант, замечаешь и иные странности. Интересно?

— Ну…

— Здесь высота солнца в полночь по московскому времени выше на полградуса, чем в полдень.

— Это зачем же? — Козлов лукаво склонил голову набок.

— Потому что мы находимся в западном полушарии. Это астрономия… Если интересует — объясню, когда будем опять на Рудольфа.

— Если время будет, заговорились мы. А ребята проголодались. Обед готовить побежал, — Козлов торопливо поднялся и, покатившись к трапу, остановился. — Да, вот еще что. Надо воздействовать нам всем на Мазурука. Приковылял на аэродром да еще ропаки взялся рубить. Ну-ка поколи эти старые торосы.

— Ты прав, Матвей Ильич. Сделаем ему внушение. Только поручить это надо Догмарову. Как-никак, представитель Главсевморпути.