Право последней ночи

Тогда, в далеком девяносто шестом, они, изрядно назюзившись у кого-то из друзей, почти ночью шли домой пешком. Транспорт уже не ходил, на такси денег не осталось. Город переживал не лучшие времена. Работы не было, денег тоже, в квартирах царил собачий холод, электричество давали по два часа, ночью, и все бежали стирать, гладить и слушать новости. Очень важно было не проворонить это время, ведь никакого графика подачи электроэнергии не имелось.

Они совсем недавно поженились, часто буквально голодали, потому что зарабатывать было негде. Город наполнился угрюмыми людьми, выживающими кто как может. Народ охотно пил водку с подмигивающим Распутиным, бодяжный спирт «Роял», а дамам покупали «Амаретто» в квадратных бутылках. Это было роскошно — прийти на праздник с бутылкой «Амаретто» или «Сангрии». А квадратные бутылки потом охотно разбирали студенты художественных училищ, рисовали на них рябиновые гроздья, бело-синие узоры под гжель и пытались продавать. В каждой приличной семье где-нибудь в серванте непременно стояла такая бутылка, и это тоже считалось… ну не шикарным, конечно, но вполне в духе времени. Алексей, молодой строитель, подхалтуривал ремонтом квартир, однако дело шло плохо, а Ольга от безысходности солила сельдь, которую продавала на рынке. Выглядело это все просто ужасно. Пока Алексея не было дома, она шла и покупала пару брикетов несоленой сельди, а потом в ванной сдалбливала с рыбы лед, засыпала ее солью, специями и чем-то вонючим. Тогда их квартира насквозь провоняла рыбой, и однажды, в тот редкий вечер, когда дали электричество, Алексей застал молодую жену сидящей на крышке унитаза совершенно обессиленной.

— Знаешь, — равнодушно сказала Ольга, — если мы из этого дерьма выберемся, я селедки никогда больше в рот не возьму.

Они выбрались, и жена свое слово сдержала. Никогда с тех пор она не ела не только сельдь, но и вообще рыбу. Но тогда, в девяносто шестом, до исполнения этой клятвы оставалось еще целых три года. У друзей на стихийно организованной вечеринке селедки было предостаточно, как и самодельной водки из разведенного спирта «Роял». Ольга много времени провела в детской, играла с дочерью друзей в дочки-матери и, видимо, в процессе затолкала в свою сумочку пару кукольных стаканчиков.

Они уже тогда подумывали о ребенке, уговаривая друг друга потерпеть, мол, еще рано, надо на ноги встать, да и времена неспокойные. Однако Ольга надолго задерживалась у детских отделов в магазинах, охотно играла с чужими детьми, и в ее глазах в этот момент словно свечи загорались. В тот вечер, изрядно приняв на грудь, они шли домой в почти кромешной тьме, горланили песню из репертуара вечно плачущей Тани Булановой, а потом у автобусной остановки внезапно обнаружили, что сердобольная хозяйка сунула им остатки спирта. Бутылка была плохо завинчена, и содержимое частично пролилось в сумку. Найдя спирт, они так обрадовались, что решили тут же выпить еще, словно алкоголики со стажем.

— А у меня и тара есть! — похвасталась Ольга, вытащив из сумки кукольную посуду. Алексей разлил по чашечкам спирт, супруги чокнулись с громким пластмассовым стуком и выпили, после чего дружно допели припев. Обратную дорогу Ольга висла на нем, еле перебирая ногами, хотя он и сам едва стоял и все хохотал, радуясь, что по пути им не попался ни один милиционер. Хотя откуда тогда было взяться милиционерам в темном городе с разбитыми, как в сериале, фонарями? Только снег падал сверху рваными лоскутами.

Они возвращались домой. Счастливые, молодые, любящие, ничего не зная ни о том ужасе, что им предстоит пережить в дальнейшем, ни об острых, жалящих словах, которыми они будут швырять друг в друга, как ножами. Куда все это ушло?

Или не ушло?

Когда Ольга вылезла из подпола, то ничего не сказала, и Алексею сперва стало немного обидно, а потом он вдруг решил, что это добрый знак. Не закричала же и руки не отдернула, даже не бросила какую-нибудь язвительную фразу вроде: «А вы руки вымыли, кавалер?»

В жестянке, что Ольга вынула из шкафа, были остатки гречки пополам с мышиным дерьмом, и даже с голодухи они не решились ее есть, безжалостно задвинув обратно. Там же нашлись приборы: две вилки, погнутая ложка и нож с открывалкой и штопором. Подозрительно оглядев банки с тушенкой, Алексей выбросил одну, заметно вздутую, и слазил в погреб за другой, пока Ольга вылавливала из банки холодные крепкие грузди, с трудом пролезавшие сквозь горлышко, и складывала в железную миску с облупившейся эмалью. В кастрюльке закипала вода, а на полочке нашлась пачка индийского чая, со слоном, как положено, на вид этой пачке было лет сто.

— Я грибы есть не стану, — сказал Алексей, поставив перед Ольгой вскрытую банку с тушенкой, согретую в печи.

— Чего это?

— Ничего. Не хватало еще ботулизм получить в придачу.

— Ну, сыта сватья, коль гущу не пьет, — философски заметила Ольга, подцепила на вилку груздь и отправила в рот, с наслаждением захрустев им, словно крекером. — Какая вкуснота. Попробуй, Леш.

— Иди в пень, — беззлобно ответил он. — Сказал — не буду. Я вот, тушеночки…