Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880-1930)

Паталогоанатомическое исследование тела младенца позволяло подтвердить обоснованность обвинения в детоубийстве, однако в раннесоветские времена суды в не меньшей степени опирались на оценку психологического и физиологического состояния матери для определения характера преступления. «Умственная отсталость — характерный признак матерей детобуийц», — пишет Бычков в своем подробном анализе этого вида преступлений, «Физиологический аффект родового акта на фоне умственной отсталости роженицы, — продолжает он, — может вызвать у последней примитивную реакцию, разрешающуюся убийством новорожденного». Бычков считал, что, поскольку вменяемость в момент совершения преступления играет решающую роль в определении наказания, при оценке случаев детоубийства необходимо учитывать результаты психиатрической экспертизы. При ее проведении учитываются личность обвиняемой, биолого-психиатрические факторы преступления, и в сочетании с обстоятельствами дела выносится решение, действительно ли обвиняемая совершила детоубийство, а также оценивается степень ее ответственности за содеянное [Бычков 1929: 36-37].

Оценивая состояние как младенца, так и его матери на момент родов, судмедэксперты определяли степень ответственности женщины за совершенное преступление. В суде их заключения представляли собой приложение науки, рационализма и современного подхода к тому, что в противном случае осталось бы косвенными уликами касательно природы преступления. Кроме того, выводы судмедэкспертов помогали оценить психическое состояние детоубийцы, нередко делался вывод о частичной невменяемости в связи с обстоятельствами родов. Связывая детоубийство с частичной невменяемостью матери, пусть и временной, судмедэксперты подкрепляли мнение криминологов и суда касательно того, что детоубийцы заслуживают снисхождения — равно как и касательно женской преступности в целом. В результате, в понимании советских специалистов, тело младенца являлось признаком не сексуальной распущенности, а социальной безответственности. В том, как именно криминологи объясняли социальную безответственность — крестьянской «отсталостью» и женской психологией, — отражалось их понимание положения женщин в советском обществе, а также то, какая большая дистанция отделяет женщин от вхождения в новый социалистический порядок.

Искоренение «пережитков прошлого»

Криминологи мечтали о преображении России и исчезновении преступности — это должно было произойти после построения социализма. Однако российское общество упорно сопротивлялось радикальным переменам, инициированным большевиками. При том что определенные группы населения принимали новый порядок, образованные люди отмечали, что в среде крестьянства сохраняются традиционные представления и нравственные убеждения, хотя зачатки социалистической революции постепенно просачиваются и на село. Колоссальный рост числа детоубийств в начале XX века был для криминологов сигналом того, что российское население все еще далеко от достижения целей революции. По данным исследователей, между 1913 и 1916 годом число детоубийств выросло на 160%. Это можно объяснить последствиями войны, однако и после революции уровень детоубийств продолжал расти. К 1927 году детоубийства составляли 16% от всех убийств и 20% от всех преступлений, совершенных женщинами. Более того, хотя число женщин, которым был вынесен приговор за преступления против личности, увеличилось с 1924 по 1925 год всего на 17,7%, число детоубийств выросло на 106,8% [Змиев 1927: 90; Маньковский 1928: 259; Гернет 1928: 104][307]. Для криминологов 1920‑х годов заметный рост детоубийств отражал сохранявшуюся отсталость населения страны. Суды проявляли снисхождение в определенных случаях детоубийств приходя к выводу, что обвиняемые не обладали необходимыми возможностями и сознательностью, чтобы действовать прогрессивным и рациональным образом, а исследователи детоубийств продолжали придерживаться традиционных представлений как о роли крестьянства, так и о природе женщин.

Весь переходный период криминологи трактовали детоубийство как сельский феномен. Криминальная статистика показывает, что с 1896 по 1906 год 86,5% детоубийств происходило в сельской местности. В 1924–1925 годах 87,7% детоубийств произошло на селе [Змиев 1927: 90][308]. География детоубийств наводила криминологов на мысль, что сельские жители погрязли в отсталости и это заставляет их решать свои проблемы насильственными методами. По словам психиатра А. О. Эдельштейна,