Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880-1930)

детоубийство есть правонарушение, свойственное примитивным ступеням человеческой культуры. И нет ничего удивительного, что деревня, которая в своем культурном филогенезе (если можно так выразиться) на много веков отстала от города, дает до 90% детоубийств [Эдельштейн 1928: 281][309].

То есть трактовка детоубийства была типичным проявлением представлений криминологов о крестьянской морали, женской преступности и свойствах преступниц-крестьянок.

Обсуждая детоубийство, криминологи делали особый упор на «отсталой» крестьянской морали, сурово осуждавшей незаконнорожденность, — в этом они усматривали важный фактор таких преступлений. Хотя в семейном кодексе 1918 года была признана законность любых союзов и рожденных в них детей, криминологи видели, что на селе позор, связанный с добрачным сексом, продолжал оставаться одним из важных мотивов детоубийств. Как пояснял криминолог Б. Н. Змиев, детоубийство — это та кровавая жертва, которая приносится слабой женщиной (невежественной и материально необеспеченной), во имя сохранения незыблемости и святости нелепых диких взглядов на внебрачную беременность, взглядов, которые еще до сих пор сохранили свою силу и значение в нашем быту и которые всей своей тяжестью обрушиваются на внебрачную мать [Змиев 1927: 96].

По мнению криминолога Б. С. Маньковского, 60,2% осужденных за детоубийство называли в качестве побудительного мотива стыд; среди крестьянок процент был даже выше — 82,8 [Маньковский 1928:257][310]. Змиев также отмечал, что желание крестьянок скрыть половые отношения и защитить ребенка от клейма незаконнорожденности позволяет усмотреть в детоубийстве

защитную реакцию со стороны женщин». Крик ребенка раскроет окружающим ее позор, поэтому, «спасая свою жизнь, свою свободу, свое общественное положение и свое любовное чувство, внебрачные матери, волнуемые страхам наказания и боясь общественного осуждения, насильственно прекращали только что народившуюся жизнь [Змиев 1927:89][311].

Например, в январе 1927 года девятнадцатилетняя Е. Черина в одиночестве тайно родила ребенка в избе у родителей. После родов она ребенка задушила. Труп вынесла на улицу, избу вымыла, потом закопала замерзшее тельце в сарае. На суде Черина объяснила, что на убийство ее толкнули стыд и страх перед тем, какую реакцию вызовет ее позор [Шестакова 1928: 159-160][312]. Змиев подчеркивал, что подобное поведение проистекает из бедности и отсталости сельских жителей — они возникли задолго до революции и существуют по сей день. Гернет в свою очередь утверждал, что число детоубийств отражает в себе отношение общества к добрачным половым связям и беременности, так что там, где незаконнорожденность осуждается, детоубийства случаются чаще [Гернет 1922а: 192-193].

Кроме того, криминологи выяснили, что на детоубийства толкает и отношение крестьян к семейным связям. Например, юрист М. Андреев объяснял взаимоотношения между незаконнорожденностью, крестьянской моралью и детоубийством через экономику. По его словам, брак приносил в крестьянскую семью добавочного работника, тогда как незаконнорожденный ребенок считался всего лишь лишним ртом. Из-за этой «отсталой» экономической схемы незаконнорожденность продолжала считаться «позором», что и подталкивало на совершение детоубийств. Андреев приходит к выводу, что только изменения в крестьянской морали и повышение экономической самостоятельности женщин — как это, по его мнению, уже происходило в городах — позволит искоренить детоубийства на селе [Андреев 1928: 138, 143-144]. Аналогичным образом В. Хонин отмечал, что детоубийство в советском обществе — это результат живучести в крестьянской среде традиционных «буржуазных» представлений о семье, браке и «женской чести», при том что представления эти идут вразрез с достижениями революции. Он предлагал активнее вести пропаганду в массах, которая подчеркивала бы правомочность гражданских браков и то, что внебрачные дети — это не позор [Хонин 1926: 622][313]. Соответственно, детоубийства должны были исчезнуть, когда сельские жители откажутся от своих устаревших взглядов и осознают советскую политику, нацеленную на поддержку матерей-одиночек с помощью пособий и детских учреждений.