Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880-1930)

Детоубийство ярко высвечивало противоречия между новой социалистической моралью и традиционными крестьянскими ценностями. Криминологи отмечали, что возросшая свобода сексуальных нравов приводит к большему количеству нежелательных беременностей, поэтому детоубийства продолжают происходить в деревне, «где особенно сильны начала старого быта, в силу более медленного темпа социалистической перестройки деревенской культуры» [Маньковский 1928: 263]. Новые представления о сексе привели к возникновению «легкомысленного отношения к половым отношениям» [Познышев 1928:161], и хотя криминологи считали, что сексуальные отношения на селе стали более свободными, управляющие ими экономические структуры и мораль остались прежними. Более того, в деревне, как отмечал Гернет, община «смотрит на беременность вне брака совсем не теми глазами, как большие города; здесь девушка-мать несет на себе непомерную тяжесть осуждения общественного мнения деревни и ищет спасения в детоубийстве» [Гернет 1927: 19]. Соответственно, беременные незамужние крестьянки оказывались в изоляции, один на один со своим позором, им не к кому было обратиться за советом или помощью. Горожанки, напротив, могли воспользоваться опытом и познаниями подруг, плюс в городе были определенные институты помощи неимущим матерям-одиночкам. Из этого криминологи делали вывод, что, тогда как сельские жительницы прибегали к детоубийству, горожанки пользовались более рациональными и современными альтернативами, такими как аборты и детские приюты [Гернет 1922а: 193; Андреев 1928: 137][314].

В своем представлении о детоубийстве как результате «отсталости и невежества» крестьянок криминологи делали упор на преобразующем потенциале социалистической системы. Согласно советской идеологии, преступность являлась «пережитком прошлого» и должна была исчезнуть после построения социализма. Для криминологов детоубийство воплощало в себе живучесть устарелой морали и представлений в среде крестьян и в особенности крестьянок. То, что детоубийство продолжает существовать, служило доказательством, что женщины медленно воспринимают те реформы, которые большевики провели с целью им помочь. Впрочем, криминологи не усматривали в этом доказательства провала большевистских реформ, только свидетельство живучести старых преставлений и знак того, что нужно активнее заниматься просвещением женщин касательно их прав и превращением их в активных, сознательных и ответственных советских гражданок.

На детоубийство женщин толкали не только отсутствие знаний и понимания альтернатив. Криминологи отмечали, что воздействие старой морали на женщин отягощается еще и женской физиологией. Отсталость, позор, страх и невежество оставались социальными предпосылками детоубийства, однако женские биологические циклы, отягченные стрессом, связанным с родоразрешением, приводили к патологической реакции, которая заставляла некоторых женщин проявлять агрессию по отношению к собственным новорожденным детям. Женщин традиционно воспринимали как матерей и кормилиц, для которых деторождение являлось естественной социальной функцией, однако детоубийцы нарушали эту функцию, лишая жизни то самое существо, которое им полагалось вскармливать. Криминологи объясняли подобную реакцию тем, что физиологический цикл беременности, родов и менструации делал женщин более уязвимыми для внешнего влияния и давления со стороны общества, которые и толкали их на детоубийство. Согласно этому толкованию, «примитивные человеческие действия» [Краснушкин 1924: 205], которые провоцируют преступные деяния, в женщинах проявлялись с особой силой. В силу слабого умственного развития и подверженности бесконтрольным эмоциям, женщины по самой своей природе склонны к детоубийству. Криминолог XIX века С. С. Шашков объяснял это так: