Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880-1930)

И большевики, и криминологи твердо верили в то, что «отсталые и невежественные массы» постепенно оценят новый, лучший образ жизни, который им предлагается. Распространяя информацию об альтернативах детоубийству и карах за это преступление, большевики рассчитывали подтолкнуть женщин к пользованию правами, полагавшимися им по советскому законодательству, особенно правом на алименты. Эти мысли они пытались нести в массы через популярные журналы, рассчитанные на новое грамотное население стремительно разраставшихся городов. Например, в журналах «Работница», «Работница и крестьянка» часто печатались сводки о судебных слушаньях. Эти истории, рассчитанные на тех, кто недавно перебрался в города, а также на работниц, иллюстрировали принципы советского правосудия и рассказывали о правах женщин перед законом. Показывая, как женщины юридическим путем добиваются удовлетворения своих требований, большевики стремились подать своим читательницам пример поведения, достойного советских граждан и гражданок[322].

Журналы рассказывали читательницам о примерах сострадания, справедливости и равенства в советском обществе, одновременно подчеркивая, что детоубийство — это тяжкое преступление. Например, в одном из выпусков «Работницы» за 1926 год рассказано о детоубийстве, совершенном двадцатилетней Галиной Волынцевой, незамужней дочерью сельского священника. В статье говорится, что Галина, опасаясь насмешек соседей, решила скрыть внебрачную беременность. При том что о положении ее знала вся деревня и все слышали крик новорожденного, никто не заметил, как мать задушила ребенка и избавилась от трупа на берегу реки, где его впоследствии и обнаружили. Согласно статье, по ходу допроса в суде Галина сперва уверяла, что это не ее ребенок и отрицала, что была беременна. После дальнейших расспросов она заявила, что не душила младенца, обнаруженного у реки, а собственный ее ребенок родился мертвым. Однако, согласно показаниям судебного патологоанатома, ребенок родился живым и здоровым, на основании этого суд признал Волынцеву виновной и приговорил к восьми годам лишения свободы, однако, ввиду ее молодости, срок был сокращен до трех лет[323]. В «Работнице» описан еще один схожий случай: молодая крестьянка Костынева сообщила суду, что влюбилась в Васю Бахчована, тот обещал на ней жениться, однако бросил, узнав о ее беременности. Васина мать ей помогать также отказалась, поэтому Костынева решила убить ребенка. Суд приговорил Костыневу, Бахчована и его мать к одинаковым срокам заключения в восемь лет. Принимая во внимания обстоятельства дела, суд сократил Костыневой срок до одного года, Бахчовану — до полутора лет, а матери — до трех лет условно[324]. В третьем случае молодая крестьянка Клавдия Логова, соблазненная и брошенная, боявшаяся реакции родителей на ее позор и не имевшая материальной возможности содержать ребенка, заявила суду, что никогда не стала бы его душить, если бы знала о существующих в СССР законах касательно отцовства и алиментов. Приняв во внимание ее молодость и невежество, суд сократил восьмилетний срок заключения до трех лет условно[325].

В описании каждого из этих случаев подчеркнуты сложные жизненные обстоятельство и невежество обвиняемых — они и толкнули их на преступление. Также обозначена и тяжесть преступления: суд, как правило, приговаривал к восьми годам заключения, как это полагалось за убийство согласно статье Уголовного кодекса 1926 года, но тут же упомянуты сострадательность и справедливость судебной системы. В каждом из описанных случаев срок был сокращен в силу молодого возраста обвиняемой и особых обстоятельств дела. Тем самым большевики пытались донести до читательниц мысль о серьезности детоубийства как преступления, а также о том, что ему существуют альтернативы. И действительно, то, что мать неверного любовника может пойти под суд за действия его бывшей подружки, показывает, с какой строгостью суды рассматривали дела о детоубийствах и как важно им было дать пример другим. При этом неизменная снисходительность к детоубийцам, особенно когда ими оказывались молодые незамужние крестьянки, указывает на то, что суды считали такие преступления пережитками прошлого, а преступниц — заслуживающими сочувствия, сострадания и помощи, а не наказания и репрессий[326].