Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880-1930)

Представим себе случай совершения детоубийства, – рассуждает он, – девицею, обладающею достаточными материальными средствами и даже богатою, не скрывавшей своей беременности, родившей при помощи опытных акушеров и не боявшейся ни позора, ни бедности, но эгоистически не желавшей связывать себя новыми заботами о ребенке. Будет ли такое убийство <…> детоубийством?

Среди людей состоятельных причинами к детоубийству можно назвать эгоизм, а не бедность и стыд, и в глазах Гернета такое преступление полностью равнозначно убийству. Итак, критикуя российский закон о детоубийстве, Гернет подчеркивал объем его положений, которые предполагали определенные послабления в связи с тем, что это преступление не считалось особо тяжким, и при этом действие закона не распространялось на некоторых лиц, чьи поступки надлежало бы трактовать как детоубийство. В целом, Гернет считал, что закон не принимает в расчет всю совокупность общественно-экономических обстоятельств, сопряженных с этим преступлением [Гернет 1911:186–187,189,203,208].

При царизме толкование детоубийства в законах зачастую не отражало в себе того, как все происходило на практике. Безусловно, патриархальная структура русской крестьянской семьи играла определенную роль в совершении детоубийств, но не менее значимыми оказывались и экономические соображения, и отсутствие каких-либо альтернатив[278]. Однако, тогда как в рамках закона детоубийством считалось преступление, совершенное незамужней женщиной из стыда или страха, в сельской местности к детоубийству часто прибегали и замужние женщины, чтобы контролировать состав семьи. По наблюдениям этнографа О. П. Семеновой-Тян-Шанской, в российской деревне конца XIX века женщины часто совершали детоубийство, «заспав» новорожденного, то есть придавив его во сне. Она же отмечает, что большинство повинных в детоубийстве женщин действовали осознанно и целенаправленно. То, что крайне незначительное число женщин попадало по этому поводу под арест и под суд и получало приговор, свидетельствует, что как высокая младенческая смертность, которая была обычным явлением, так и детоубийство с целью контроля состава семьи были для русского дореволюционного крестьянства обыденными вещами, что отражало глубокую пропасть между реальной ситуацией и статьями закона [Семенова-Тян-Шанская 1914: 5, 54–57, 97–98][279].

После Октябрьской революции большевики попытались ликвидировать материальную нужду и патриархальную мораль – условия, которые они считали причинами детоубийства. Законоведы и криминологи, например, Гернет, воспользовались новооткрывшейся возможностью пересмотреть принятые царским правительством законы, касающиеся детоубийства, которые им представлялись неприемлемыми. Для них детоубийство было преступлением, вызванным отсталостью, совершавшимся из-за неведения об альтернативах и под влиянием устаревшей морали, осуждавшей неузаконенные половые связи. В новом социалистическом обществе, подчеркивали эти исследователи, легальные аборты ликвидируют необходимость избавляться от нежеланного потомства, а государственная поддержка и алименты дадут матерям-одиночкам достаточно средств для того, чтобы самостоятельно растить своих детей. Более того, в Семейном кодексе, принятом в 1918 году, было упразднено понятие незаконнорожденности как социального положения – в итоге все дети, вне зависимости от семейного положения родителей, стали законными в глазах государства. Для большевиков и криминологов эти меры стали первым шагом к созданию нового морального облика граждан, а также современного общества, в котором условия, приводящие к детоубийству, будут устранены.