Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880-1930)

Поскольку социальная политика советского государства якобы позволяла устранить условия, которые толкали женщин на детоубийство, выделять его в качестве особого преступления сочли нецелесообразным. Из Уголовного кодекса РСФСР были исключены все упоминания детоубийства. Оно теперь попадало в широкую категорию «преступления против личности», считалось разновидностью преднамеренного убийства и наказывалось тюремным заключением вплоть до восьми лет. Лишение ребенка родительской заботы осталось отдельным правонарушением, за него полагался срок до трех лет [Бычков 1929: 53][280]. Причислив детоубийство к убийствам, авторы уголовного кодекса попытались устранить «привилегированность» этого преступления, в силу которой женщины не несли строгого наказания, поскольку действовали «из страха или стыда». Поясняя это изменение, авторы уголовного кодекса отметили, что исходили из следующего: советские законы о семье – устранение понятия незаконнорожденности, выплата пособий и легализация абортов – положат конец детоубийству. А значит, при советской системе женщины не будут больше бояться финансового бремени одинокого материнства или испытывать стыд по причине своего незамужнего статуса. Поскольку советский закон положил конец тем условиям, которые лежат в основе детоубийства, смягчать за него наказание более не требуется. Тем самым детоубийство приравнивалось к убийству.

Разница между дореволюционным и раннесоветским подходами к детоубийству связана прежде всего с предпосылками преступления: в дореволюционном законодательстве женщина, совершившая детоубийство, заслуживала снисхождения по причине нравственного «страха или стыда», которые ей приходилось терпеть из-за появления незаконного ребенка; для большевиков «страх или стыд» напрямую отражали невежество женщин, их медлительность в осознании тех благ, которые им дала революция, неспособность преодолеть «отсталость» и стать сознательными советскими гражданами. Соответственно, детоубийство воплощало в себе сохранившийся культурный разрыв между действиями преступника и попытками государства модернизировать страну.

Хотя после революции в трактовке детоубийства произошли определенные сдвиги, советские суды продолжали проявлять снисхождение к женщинам, особенно крестьянкам, убившим своего ребенка. Судьи – многие из них и сами были крестьянами – по-прежнему считали, что незамужние женщины убивают незаконнорожденных сразу после рождения «из страха или стыда». Суды неохотно выносили таким женщинам суровые приговоры за преступление, совершенное от отчаяния или невежества. Несмотря на строгость законов, касающихся убийств, женщинам, признанным виновными в детоубийстве, давали небольшие сроки – наказание смягчалось в силу их сложного социально-экономического положения, нестабильного душевного состояния, низкого уровня образования и минимальной общественной опасности[281]. Мосгубсуд давал женщинам-детоубийцам условные сроки[282]. Более того, из 536 случаев детоубийств, рассмотренных Гернетом, только в 14 был назначен максимальный срок – восемь лет тюремного заключения [Гернет 1928: 106][283].

При этом некоторые советские криминологи сетовали на то, что в Уголовном кодексе нет отдельной статьи про детоубийство. Они считали положительным сдвигом то, что трактовка этого преступления как убийства выходит за узкие рамки дореволюционных законодательных границ, однако считали, что отдельная статья о детоубийстве лучше защищала бы и незамужних женщин, и советское общество [Маньковский 1928: 272][284]. Криминолог Змиев, например, отмечал, что хотя детоубийство, будучи разновидностью убийства, наказывается восьмилетним тюремным сроком, по большей части оно совершается в момент, когда мать находится в психически нестабильном состоянии, а это служит смягчающим обстоятельством и ограничивает срок тремя годами. Он считал, что, если ввести в Уголовный кодекс отдельную статью, где перечислялись бы обстоятельства, сопряженные с детоубийством, выносимые приговоры лучше отражали бы сущность преступления [Змиев 1923: 6–7][285]. В 1928 году криминолог Я. Л. Лейбович, старший судмедэксперт Наркомздрава, предложил все-таки внести в Уголовный кодекс статью о детоубийстве. В предложенном им варианте детоубийство определялось как умерщвление новорожденного его матерью, однако там же рассматривалась ситуация, когда на преступление мать толкало то, что ее бросил отец ребенка [Бычков 1929: 53–54][286]. Подобным же образом криминолог Б. С. Маньковский призывал к внесению в Уголовный кодекс статьи о детоубийстве, которая защищала бы беременных женщин, живущих в гражданском браке, и позволяла выносить более строгое наказание, особенно отцам – соучастникам преступления [Маньковский 1928:271–272].